опрос

[sleep spindles]

Вопрос: Кто топ?

1. Роман		48	(25.67%)
2. Питер		71	(37.97%)
3. они меняются		68	(36.36%)
Всего:		187

@темы: опрос, Bill Skarsgård/Roman Godfrey, Landon Liboiron/Peter Rumancek

---

кроссовер

[sleep spindles]

я очень шипперю в кроссовере с True Blood Эрик Нортман/Роман Годфри

кому тоже нравится эта идея, могут проследовать в соо Скарсгардов в соответствующий пост

Вопрос: Идея

1. нравится!		50	(72.46%)
2. не нравится!		19	(27.54%)
Всего:		69

@темы: гифки, Bill Skarsgård/Roman Godfrey

---

обсуждение

[sleep spindles]

для тех, кто посмотрел весь сериал

давайте обсудим?
у меня есть всякие разные вопросы, может, у кого-то есть свои версии ответов

спойлерно

-почему Кристина в виде волка не оставляла следов рядом с трупами? почему ее не учуял Питер?

- что это за мужской волос, который Климентина нашла в фекалиях волка? и на основании этого выдвинула версию, что волк мужского пола.

- Джейар (отец Романа и Шелли) покончил жизнь самоубийством или его убила Оливия?

- Шелли умерла, ее оживил Прайс и она стала Франкенштейном или она изначально родилась монстром?

- зачем Оливия капала себе наркотик в глаза? что он ей давал?

- что делал для Оливии дядя Питера Винсент? кроме того, что доставал наркоту

- садовника кто-то убил (кто и зачем?) или он покончил жизнь самоубийством?

- как связаны кланы Годфри и Руманчек? был ли тот цыган Оливии (Дмитрий) из Руманчеков? была ли Магделена (та, что присматривала за маленьким Николаем) дочерью Оливии (ту тоже звали Магдалена)?

- мог ли Роман загипнотизировать Питера или гипноз действовал только на людей?

- что за история с ангелом - Роман изнасиловал Лету?


задел на второй сезон

вопросы

- воскреснет ли Оливия?

- что будет с ребенком Романа и Леты?

- что это за ребенок проекта Уроборос? какова будет его роль?

- Орден Дракона решил пойти против клана Годфри, если епископ вызвал брата Климентины и указал на Романа, как на убийцу его сестры?

- станет ли Роман таким же, как Оливия?

- что будет с Шелли?

---

[Миша Коллинз жестокий и коварный]

брать = комментировать

Landon Liboiron, 12 аватар, 100х100

аватарки

001	002	003
004	005	006
007	008	009
010	011	012

@темы: аватары, Landon Liboiron/Peter Rumancek

---

Фиковое

[Кеша, подлое ты животное!]

Название: ...
Автор: What A Fuck Is Going On?
Вычитка: Andrey-Vas
Размер: толи мини, толи драббл... ~1 400 слов
Пейринг: Питер/Роман
Рейтинг: PG-13
От автора: для солнышки  WendyBon, идейной и не только вдохновительницы.

Стук в дверь раздаётся как раз в тот момент, когда Дестини откладывает свою магическую стекляшку. Даже после всего произошедшего за последний год, Роман всё ещё относится ко всей этой «магии» настороженно. Он никак не может поверить, что кусок какого-то хрусталя может помочь ему найти единственного человека, который его никогда не предавал.
Шелли… Которая при своём огромном росте навсегда останется его малышкой, его любимой и любящей младшей сестрёнкой.

Есть ещё один человек, которого был бы Роман не прочь отыскать. Но, судя по тому, как мнётся Дестини, никакие волшебные стекляшки тут не помогут. Цыганская ведьма итак наверняка в курсе, куда делся этот блохастый.

Или, возможно, все её нервные ужимки совсем по другой причине. Она знает, не может не знать, что Роман изменился, что обряд перерождения в настоящего монстра завершён. Как только вообще пустила его на порог? Роман и сам бы себя не пустил на её месте. Так что он только мысленно благодарит Дестини за то, что она мыслит по-другому.

Стук повторяется ещё раз, но девушка не обращает на него никакого внимания.
- Ты не откроешь? – удивился Роман.
- Следующий клиент только через час, - Дестини жмёт плечами. – Незваных гостей я не приветствую. Ну а те, кого я рада видеть всегда, могут зайти и без приглашения.
Нежданный гость тоже явно об этом знает, так как в следующее мгновение Роман слышит, что открывается дверь.

Дестини по-хозяйски неспешно поднимается из-за стола, делает пару шагов в сторону арки – и замирает в растерянности и нерешительности. По тому, как она оглядывается на Романа, тот понимает, что ей очень хочется, чтобы он испарился. Каким угодно способом – но чтобы его не было в данную минуту вот в этом самом месте, на этом стуле, в её квартире вообще. Это настораживает, и одновременно вселяет в Романа странную надежду. В считанные мгновения он вскакивает, преодолевает расстояние до арки, завешенной декоративной занавеской, и… Это как внезапный удар под дых. Когда казалось, что ужё всё, уже не больно и почти забыл. Почти уговорил себя, что ничего такого и не было. Что люди всегда уходят, и это нормально, такова их природа. А потом видишь перед собой того, кто заставил тебя испытать боль, с которой ты еле справился.

Роман до боли сжимает в кулаке горсть ребристых бусин из занавеси. Он старается не выдать бури, бушующей внутри него. Питер… Он изменился. Всё та же месячная небритость на лице, но вместо довольно длинных, вечно взлохмаченных волос, в которые так хотелось запустить пальцы и сжать покрепче, на голове Питера – короткий ёжик. На лице – явные следы усталости, в глазах – мировая скорбь.

Возможно, всё дело – в силе и скорости, которые обрёл Роман после «перерождения», а может быть в том, что когда он видит Питера, его сознание отключается. Но подсознание явно лучше знает, что делать. Он ещё не успевает ничего решить, как уже оказывается рядом с «лучшим другом», и его кулак впечатывается в челюсть Питера. В глазах темнеет, то ли от ненависти и ярости, то ли ещё от чего. И почему-то второй вариант кажется Роману более правдоподобным, так как он не испытывает ненависти к Питеру. Что угодно – злость, обиду, но не ненависть… Любовь?

В следующее мгновение Дестини уже оттаскивает Романа от кузена, который морщится, сидя на полу и держась за челюсть.
- Ты охренел, чувак?! – гневно интересуется Питер.
- Так, давайте вы успокоитесь, а потом поговорите? – Дестини тащит их в комнату и усаживает по разные стороны стола, за которым не более 5 минут назад пыталась угадать местоположение Шелли. Потом она приносит мокрое полотенце и суёт его брату. – Приложи к лицу, иначе опухнет. Я вас покину, вам есть о чём поговорить.

От повисшего в комнате напряжённого молчания густеет воздух. Роман совершенно не знает, что сказать Питеру. Казалось бы, столько всего, и ничего конкретно. Но нужно ведь с чего-то начать! Годфри-младший никак не может решить, с чего. И недовольное лицо цыгана совсем ему в этом не помогает. Роман сверлит своего уже-не-друга пристальным взглядом, совсем как при его фокусах с внушением, с той только разницей, что не пытается ему ничего приказать. Но и без этого Питеру явно неуютно. Он ёжится и, наконец, не выдерживает:
- Ну, чего ты на меня так уставился?
- Ты совсем не понимаешь, да? – Роман внезапно ощущает нелепость всей ситуации. Он ведь всегда думал, что он сам значит для Питера если не столько же, то вообще хоть что-то. Но с чего он это взял?! Питер всегда его отталкивал, это Роман тянулся к этому волчаре. И если Роман не понимает, как после всего дальше жить без Питера, это совсем не значит, что Питер чувствует то же самое. Роман пожимает плечами и отрицательно качает головой, словно сам отвечая на свой вопрос, потом встаёт. – Забудь. Мне, наверное, пора.
Он делает шаг к выходу, когда Питер крепко хватает его за запястье. Роману кажется, что в местах, где пальцы Питера касаются его, кожа плавится.
- Подожди, что ты имеешь в виду? Объясни мне! – требует Питер.
- Это имеет какое-то значение? – стараясь придать голосу больше холода, интересуется Роман.
- Если я спрашиваю, то, наверняка, имеет.

Питер всё ещё держит Романа за запястье, хотя Годфри уже передумал уходить. Он собирается с мыслями, взвешивая каждое слово. Но его подсознание опять решает за него.
- Я думал, что хоть что-то значу для тебя, - Роман понимает, что сказал это вслух, так что теперь дороги назад нет. Поэтому он выдыхает и добавляет. – Но теперь я вижу, что это не так.
- Что ты несёшь?! – удивлённо вскидывается Питер. – Мы ведь друзья, так?!
- Знаешь, не думаю, что друзья поступают ТАК. Ты просто сбежал, трусливо поджав хвост.
- Так было нужно, - хмурится Питер. – Мне нужно было придти в себя после смерти Леты.
- А я? Я ведь тоже любил Лету. А ещё Шелли. Я остался совершенно один. Ты был единственным, кто был мне нужен в тот момент, Питер. Ты. Был. Мне. Нужен!
- Что мне сейчас полагается сказать? Прости? Мне жаль? Мне очень жаль! Понятно? Мне жаль, что я сбежал, жаль, что оставил тебя одного! Я мудак, доволен?! – Питер наконец-то отцепляется от руки Романа и хватается за голову, по привычке пытаясь вцепиться пальцами в волосы. – О, Господи! – стонет он. – Мы – цыгане, понимаешь?! Мы привыкли кочевать, бежать от всего… Всегда бежать, никогда не оставаться на одном месте. Я привык к этому. Я жил так всю жизнь. Я… Это как рефлекс… И да, я всегда подозревал, что ты любишь Лету больше, чем просто сестру. Это было видно. Чувак, ревность из тебя так и пёрла!
- Я тоже так думал.
- Думал?
- Я думал, что ревную её. И это чувство сжигало меня изнутри. Но всё встало на свои места, когда я увидел вас двоих в трейлере в ту ночь, когда сунулся в Институт Годфри и попал в кому. Вы трахались, а я с ума сходил от ревности. Вот только я ревновал совсем не её. Потому и накачался так сильно.
- Подожди, ты хочешь сказать…
- Я сказал то, что сказал. И именно то, что имел в виду, - Роман хмурится, ругая себя за свой длинный язык. Ну, кто просил его говорить об этом? Питер прекрасно обошёлся бы без этой информации, и теперь Роману хочется провалиться на месте.

Его личный оборотень явно в шоке, и Роман решает, что теперь его очередь сбегать. Он понимает, что нужно уходить, пока не наговорил ещё больше лишнего. Пока не вывалил на Питера всё, что столько времени копилось внутри. Пока окончательно не потерял его.
Так что он быстрым шагом выходит из комнаты, намереваясь в рекордно короткие сроки оказаться как можно дальше от квартиры ведьмы. Возможно, после они всё забудут, если Роман сумеет свести всё к шутке. И если, конечно, они ещё увидятся после этого разговора…

- Подожди, - Питер нагоняет Романа у входной двери, хватает его за рукав кардигана и разворачивает на себя с такой силой, что младшего Годфри просто впечатывает в него.

Слишком близко. От близости Питера у Романа мутится в голове и кажется, что нечего больше терять. Так что он просто подаётся вперёд, вжимаясь ртом в губы Питера. Прикусывает нижнюю губу. Целует.

И Питер… отвечает.

@темы: слэш, Bill Skarsgård/Roman Godfrey, Landon Liboiron/Peter Rumancek, фанфикшн, PG-13

---

[ritaylor]

снесу-ка я сюда ещё пару своих почеркушек, ибо товарищ Скарсгард прекрасен как рассвет и его тяжело не рисовать

это раз

и это два в ужасном качестве

@темы: рисунок, Bill Skarsgård/Roman Godfrey

---

[IngridTaylor]

Название: Считая звезды
Автор: Ingrid Taylor
Пейринг: Питер Руманчек/ Роман Годфри
Рейтинг: планируется NC - 17
Жанр: романс, драма, hurt/comfort
Размер: пока неизвестно
Предупреждение: все это - только больная фантазия автора. Если все так плохо - напишите и автор прекратит издевательство над героями)


1 ГЛАВА.


Это было неплохое место. Насколько вообще может быть неплохим заброшенный лес, находящийся за чертову кучу миль от ближайшего города. Ни электричества, ни незванных гостей, ни упырей. Последнее Питер упорно пытался относить к плюсам, и пусть порой и мелькала предательская мысль, что с юным принцем было очень даже весело и комфортно, но… Да, проблем от этой дружбы было намного больше. Проблем, неприятностей и боли. Лета…

Нет.

Питер поднялся на ноги и направился к их фургону.

Я не буду об этом думать.

Весь последний год молодой человек не позволял себе поддаваться тоске. Он оплакивал Лету почти 2 месяца, пока не понял, что своими слезами причиняет матери постоянную боль. И решил, что всё, хватит горя.
Пора начинать новую жизнь. Без боли. Без Леты. Да и вообще без этих проклятых Годфри.

Хемлок Гроув остался где-то там, в воспоминаниях, запертых в глубине души, и снах. Снах, в которых Питер видел только сигаретный дым и зеркала.

- Питер, нам пора ехать! – раздался голос прямо над ухом, и, обернувшись, Руманчек заставил себя улыбнуться светловолосому юноше.

- Привет, Ник. Куда мы на этот раз?

- На ту сторону реки, - махнул рукой молодой человек, - Том сказал, что видел там вчера молодых змеенышей. Надо бы проверить.

Это объяснение было таким же нелепым, как и все предыдущие, но Питер не спорил и ходил с Ником везде, куда тот его звал: на реку, к пещерам, на ту сторону леса – это помогало проводить дома как можно меньше времени.

**

Однако, далеко они не уехали. Машина заглохла, не проехав и трети пути, и парням пришлось возвращаться. уже подходя в двери трейлера, Питер услышал голос матери.

- Нет, Дес, это плохая идея. И ты не лезь в это дело. Годфри уже большой мальчик, сам справится.

Услышав знакомую фамилию, Питер замер, а затем ворвался в трейлер. Линда обернулась на шум и замерла.

- Дестини, я перезвоню. – Отключив сотовый телефон, женщина вздохнула. – И много ты слышал?

- Достаточно, - смотрел на мать Питер. – Что ты скрываешь, мам? Это ведь не первый разговор с Дес за все это время, верно?
Ему не нужен был ответ, он и так его понял, глядя на женщину. Еще раз вздохнув, она села в кресло.

- Я лишь пыталась тебя защитить.

- Скрывая правду? – сделал шаг вперед молодой человек. – Мне немного непонятна такая защита. Ты этому от Оливии Годфри выучилась? Это ведь она «защищает» своего сына подобным образом, - с сарказмом произнес Питер.

- Что ты хочешь услышать? – резко поднялась Линда.

- Правду, - резко произнес Питер. – Я хочу узнать все, о чем вы разговаривали с Дестини или, клянусь, я немедленно сяду в машину и поеду в Хемлок Гроув, чтобы узнать все самому.

- Ты и так поедешь туда, когда все узнаешь, - тихо произнесла миссис Руманчек, присаживаясь на край кресла. Питер прислонился к стене, не сводя с матери глаз.

- Оливия Годфри, от которой я, по твоим словам, научилась защищать детей, - с сарказмом произнесла Линда, - мертва.

- Что? – замер Питер. – Это невозможно. Она же…

- Упырь? – фыркнула мать. – Как оказалось, это ей не помогло. И если ты не будешь меня перебивать, то я смогу рассказать дальше.
Молодой человек скрестил руки на груди, но промолчал. Он должен был узнать, что, вашу мать, происходит в том чертовом городе.

- Общественности сказано, что Оливия уехала заграницу, чтобы привести в порядок здоровье, пошатнувшееся после того, как она узнала, что её дочь и была тем монстром, убивавшем девушек. Но Дестини, - не дала сыну снова перебить себя миссис Руманчек, - было видение. И она видела Оливию мертвой. Больше мы об этом ничего не знаем.

- А Роман? – не сдержался Питер и удивился, как легко и привычно это имя слетело с губ. Словно не было года, когда он запрещал себе даже думать о том, кто стал его первым и единственным другом.

- Он и так наследник всего, - пожала плечами мать, - так что теперь он встал у руля института Годфри. И еще… - замолчала женщина.

- Да что? – не выдержал долгой паузы парень.

- Он обратился, - отвела взгляд мать.

- Обратился? – удивленно переспросил Питер, - но он не мог. Я слышал, что для этого нужно…

- Умереть, - невесело улыбнулась Линда. – Именно это и случилось. И… Чтобы перевоплотиться нужно не просто умереть. Нужно убить себя. Видимо, твой друг это и сделал. Дес говорит, что это скорее всего произошло одновременно со смертью Оливии. Больше того – скорее всего мальчишка и убил свою мать. Не знаю, чем уж она его довела…

- Он не мог, - категорично произнес Питер. – Не мог Роман убить собственную мать. Они не слишком ладили, но он любил её. Он их всех любил.

- Мы не знаем, на что он стал способен, став упырем, так что… - молодой человек следил глазами за матерью, которая встала и, налив виски, одним глотком осушила рюмку.

- В любом случае, это еще не все. Твой приятель живет не один.

- Вот как, - протянул Питер.

- Да. Люди говорят, что он воспитывает племянницу, дочь Леты. Хотя, странно, конечно, что её не забрали к себе её родители. Наверное, девчонка напоминает им о дочери.

При мысли о Лете, Питер ощутил знакомую тоску, но на этот раз она не была столь поглощающей, как обычно. Сейчас его больше занимал другой человек. Но перед тем, как сделать то, что он решил, осталось узнать только одно.

- Шелли не нашлась? – спросил он мать.

- Сестра Годфри? Насколько известно, нет, - покачала головой женщина. - Про нее еще слишком хорошо помнят, так что вряд ли она появится в Хемлок Гроуве в ближайшее время.


**

Это было всё, что ему нужно было знать. Через час Питер уже забрасывал сумку с вещами на заднее сиденье машины. Впервые за год он знал, что должен делать.

@темы: Bill Skarsgård/Roman Godfrey, Landon Liboiron/Peter Rumancek, Lili Taylor/Lynda Rumancek, NC-17, фанфикшн

---

Landon Liboiron - BELLO mag #46 (May 2013)

[Бентли]

+6

@темы: фото, Landon Liboiron/Peter Rumancek

---

[Миша Коллинз жестокий и коварный]

©

@темы: Bill Skarsgård/Roman Godfrey, Penelope Mitchell/Letha Godfrey

---

[Миша Коллинз жестокий и коварный]

©

@темы: гифки, Bill Skarsgård/Roman Godfrey, Landon Liboiron/Peter Rumancek

---

Подборка зарисовок #1

[Коммунальный Иерихон]

Так как в последние несколько дней я балуюсь зарисовками по заявкам, решил выкладывать скетчи мини-паками по мере накопления.

1) Название: Острый как бритва
Автор:  Коммунальный Иерихон
Пейринг: Роман Годфри х Питер Руманчек
Рейтинг: PG-15
Жанр: повседневность, кинк
Размер: драббл (~600 слов)
Саммари, посвящение, предупреждения: для  каверзный ксерокс. Кинк: бритье. Роман помогает Питеру бриться, но, порезав его в процессе, осознает, что это опасная игра.

Razor Sharp

Лезвие опасной бритвы проходится по коже плавным протяжным мазком, с шорохом снимая широкую полоску щетины и оставляя чуть заметный розовый след на кадыке. Питер вытирает бритву о наброшенное на край раковины полотенце - медленно, сперва одну сторону, затем другую; не впитываясь в ткань, густая пена с черточками срезанных под корень коротких волосков (Роман смотрит долго, смаргивает, но не может прогнать мысль, что это чем-то похоже на мороженое страчателла) влажно блестит, как потекшие сливки.

Ш-шурх. Кромка лезвия, гладкая и поблескивающая в желтоватом электрическом свете, очерчивая изгиб нижней челюсти, потом проходится по щеке - Питер забавно оттягивает ее, упираясь языком изнутри, и Роман едва сдерживает себя, чтобы не спошлить.

- Ты мог бы купить долбаный Жилетт, знаешь, - произносит он наконец, устроившись на краю ванны и вытянув бесконечно длинные ноги, перегородив ими выход. - Куда практичнее и меньше шанс порезаться.

- Я привык, - отзывается Питер невнятно и чистым краем полотенца вытирает щеку. Видеть его гладко выбритым странно; он кажется совсем подростком, и это неестественное, некомфортное ощущение как для него, так и для Романа. Пожалуй, идея смены имиджа не была такой уж удачной.
- Ты уверен, что не стоит хотя бы немного оставить?

Питер отрицательно качает головой и поворачивается другим боком. Видно, как он долго выворачивает кисть руки, стараясь пристроить ее так, чтобы не испачкаться; ему неудобно, а Роману лень что-либо делать, так что он не меньше полминуты наблюдает по-рыбьи вяло за тем, как оборотень перехватывает бритву и примеривается.

Потом он все-таки поднимается, неохотно, подходит сзади - места в этом закутке все равно маловато на двоих - и кладет пальцы поверх ладони Питера:
- Я сделаю.
- Я сам, - тот дергается от неожиданности, и дрогнувшая бритва оставляет длинный узкий порез на его щеке. Роман цокает неодобрительно, глядя в отражение в зеркале, наблюдая за тем, как тонкие разводы крови окрашивают взбитую пену розоватым.
- Я сделаю, - повторяет он с нажимом, и на этот раз Питер ему уступает.

Роман выбривает его чисто, никуда не спешит, водит бритвой с оттяжкой и не слишком умело - самому ему нечасто приходится выполнять этот странный мужской ритуал. Мажет полотенце пеной, обмывает замылившееся лезвие под тонкой струйкой холодной воды, бегущей из крана, очищает края большим пальцем, прежде чем снова вернуться. Питер, послушно поворачивающий голову, поднимающий подбородок, подвластный действиям чужих рук, кажется, даже не дышит.

Когда они заканчивают, Роман выпускает теплую костяную рукоятку бритвы неохотно. Заставляет себя разжать пальцы, чтобы расстаться с ощутимо близким предметом. Порез все еще кровоточит, и, сжав подбородок Питера пальцами, Роман завороженно разглядывает тонкую живую линию, капли крови, подрагивающие на чужой щеке, приоткрывает губы, чувствуя, как к ним приливает почти неприличный жар предвкушения.

Он никогда еще не делал этого с Питером.
Но он очень боится его спугнуть, и поэтому все, на что он способен, это подушечкой пальца собрать ярко-алое, влажное с чужой кожи, смахнуть, словно бы незаметно и ненароком - хотя неотрывный взгляд с поволокой и участившееся дыхание выдают его с головой - а потом, когда Питер отвернется, чтобы все прибрать, так же украдкой, воровато попробовать на вкус его кровь.

Это раздразнивает все органы чувств, и, взбудораженный, Роман вылизывает кончики пальцев, жадно, всего за пару секунд, чтобы Питер ничего не успел заметить. Тот что-то говорит, беспечно, мычит под нос, пока кидает полотенце в корзину с грязным бельем и убирает вычищенную бритву в футляр; Роман, весь подобравшись, следит за его отражением влажными, вожделеющими глазами наркомана, и не понимает ни единого слова.

Сосущее, мутное чувство преследует его весь день и всю ночь. Даже когда он лежит в постели и, как ребенок, втягивает в рот большой палец, нарочно разрезанный вдоль подушечки, ему не становится легче. Что-то есть в крови Питера - что-то, что должно утолить его голод, заполнить тянущую, горячую пустоту в подреберье.
Роман хочет еще.
Нет. Не так.
Ему это необходимо.

2) Название: Хороший пёсик
Автор:  Коммунальный Иерихон
Пейринг: Роман Годфри / Питер Руманчек
Рейтинг: R за пару нехороших слов
Жанр: романс, кинк, hurt/comfort
Размер: мини (~1 300 слов)
Саммари, посвящение, предупреждения: для  Chrissy69. Кинк: дог-плей, доминирование Романа. Питер даже и не думал, что кто-то способен обращаться с ним, как с домашним любимцем...

Good Dog

Питер просыпается от того, что все его тело затекло и ноет от странной, приглушенной боли в мышцах - будто он ночь напролет таскал тяжести и сейчас чувствует себя полностью разбитым. Он приподнимается на локтях, осматривается, слепо щурясь, пока глаза привыкают к свету, и обнаруживает, что раздет догола; кожу, сплошь расцвеченную синяками и царапинами, кое-где странно стягивает - вывернув шею, Питер видит, что в этих местах она содрана начисто, как об асфальт, но раны уже зажили и покрылись тонкой кровавой коростой. Приходится напрягать тяжелую, мутную голову, чтобы подытожить собранные сведения: он в чужом доме, без одежды, и он каким-то образом попал сюда во время превращения, поскольку не помнит ровным счетом ничего.
Да уж, прекрасное начало дня.

Но сюрпризы на этом не заканчиваются: когда Питер уже может кое-как ориентироваться в пространстве и пытается одним рывком, преодолевая муторную слабость, встать на ноги, резко и сразу, его останавливает натяжение длинного узкого ремня, который тянется от ножки кровати, вокруг которой он закреплен прочным узлом, к... ошейнику?
На нем ошейник.
От самого осознания этого факта Питер оседает обратно на пол, опускается на задницу и вытягивает ноги, принимаясь неверяще ощупывать собственную шею. Да, действительно, а он-то сперва удивился, почему ему так неудобно сглатывать; списал на боль в горле, но тут, похоже, кое-что другое. Он старается нащупать карабин, но онемевшие слабые пальцы не дают ему это сделать; тогда Питер поднимает взгляд, ищет глазами подходящий острый предмет, как вдруг...

- Доброе утро, песик, - мягкое пышное одеяло на кровати, накрывающее кого-то с головой, шевелится, и на свет божий показывается Роман-чертов-Годфри, заспанный, весь еще немного припухший и разнеженный спросонья. - Ты давно проснулся?
Питер открывает рот, чтобы что-то сказать, но, пока он выбирает из всех описаний своего изумления наиболее подходящее, Роман успевает, покопошившись под одеялом и лениво потянувшись, сесть в постели, свежий и мягкий, как утренняя выпечка, и такой же ароматно пахнущий теплом и комфортом. Ну конечно, ему ведь не пришлось спать на ковре, мстительно думает Питер и молча указывает на свой ошейник, не вызывая, впрочем, решительно никакой реакции.

Роман, словно игнорируя его, спускает с кровати ноги, поднимается, голый и красивый, как Аполлон, обходит его, снисходительно потрепав по волосам. По пути в ванную ему в спину долетает возмущенный окрик Питера:
- Ты охренел, Роман? Немедленно сними это с меня!
В ответ - только низкое бархатное мурлыканье и журчание воды в раковине, пока Роман умывается и чистит зубы; потом - звонкий звук разбивающейся о стенку писсуара струи, и снова шум открытого крана. Роман не торопится; пока он приводит себя в порядок, Питер, беспомощно сидя на полу, наслаждается зрелищем за открытой дверью и понимает, что торопить этого фрика бесполезно. Пока он не наиграется, то даже и не подумает помочь.

Роман возвращается с мокрым полотенцем, попутно капая с него на пол, и присаживается на край постели, деловито подтаскивая Питера к себе ближе за ошейник:
- Иди сюда, мальчик, мы тебя вытрем.
- Пошел ты! - Руманчек начинает сердиться уже не на шутку и пытается оттолкнуть настойчивую руку с полотенцем, которая тщательно смывает с него уличную грязь и кровь, проходясь даже по тем местам, которые лучше было бы не трогать. Роман терпеливо сносит все его возмущенные реплики, как будто и не замечая, и осторожно обтирает его спину, грудь, живот, отмывает его бедра и пах, его член, так же сдержанно и ласково, как делал бы все это с непослушным псом, вывалявшимся на лужайке.
- Вот так-то лучше, - он откладывает полотенце и вытаскивает из ящика прикроватной тумбочки расческу.

Когда Питер понимает, что его все равно никто не слушает, процедура утреннего туалета становится гораздо приятнее для них обоих. Роман вычесывает притихшего оборотня, тщательно выбирая из его густых всклокоченных волос хвою и комочки земли, распутывает тугие колтуны, которые проще было бы отстричь. Потом, подхватив его под подбородок ладонью - так собак придерживают за морду - улыбается:
- Покормить тебя, песик?
Он даже не очень расстраивается, когда Питер, обозлившись, выворачивается и впивается зубами в его ладонь, прямо в мягкое местечко у основания большого пальца, не яростно, но ощутимо сильно. Просто неодобрительно качает головой, порицая поведение невоспитанного питомца, и слизывает с кожи кровь, подбирая тяжелые капли мягким языком. Он даже показывает Питеру свою ладонь - холмик Венеры, гладкий и белый, набухает в месте укуса гранатовыми каплями крови.
Когда он сцеловывает их - сам, почти нежно подхватывает, ничуть не стесняясь злого взгляда Питера, его губы окрашиваются алым.
Гребаная Белоснежка.

Потом он снова гладит Питера по волосам и, пока тот не успел на него наброситься, быстро перемещается к другой стороне кровати; там уже встает и по пути к выходу набрасывает на голые плечи халат; прохладная глянцевая ткань льнет к его коже, и Питер даже сквозь злость видит, насколько Годфри по-утреннему красив. Приносит из ванной пластиковое ведро и красноречиво ставит посреди комнаты - там, где Питер сможет до него дотянуться, когда понадобится.
- Сегодня ты без остаешься без прогулки и без еды, - говорит Роман буднично, не глядя на него. - Ты наказан, мальчик.
Дверь закрывается с четким сочным звуком, обрубая так и не начатую речь Питера, в которой тот очень хотел бы точно и ярко сформулировать все свои мысли по поводу того, каким избалованным извращенцем Оливия Годфри воспитала своего единственного и любимого сына.

...К вечеру его желудок воет от голода - Питер, привыкший есть много и плотно, и из-за возраста, и в силу особенностей организма, с ума сходит от того, как ему хочется жрать. Он не может ничего с этим сделать - спальня исхожена вдоль и поперек, насколько позволяет поводок, и нет никакой возможности высвободиться; он нашел защелку ошейника, но кодовый замок ему не открыть без помощи нового “хозяина”. Питер глухо рычит, перекрывая урчание в пустом животе, и сквозь новый прилив злости четко осознает, что боится - вдруг Роман не придет? В наказание оставит его звереть, мучиться от голода, пока он не перестанет себя контролировать?

Но Роман приходит. Ебнутый на всю голову, эгоистичный, нечеловечески желанный, он приходит, и в руках его - собачья миска, от которой поднимается горячий ароматный пар.
Впервые в жизни Питер ест по-звериному жадно, глотает, почти не жуя, давится потрясающе вкусным бифштексом слабой прожарки, заботливо порезанным на куски. А потом, когда Роман садится с ним рядом и принимается кормить его с рук, Питер благодарно вылизывает его пальцы от жира, крови и сладкого мясного сока, собирает все до крошки и еще подчищает миску языком до блеска. Он съел бы еще столько же, но чувствует, что просить бесполезно - видимо, его решили держать поджарым и все время немного злым.
Вот блять, он сам уже начинает думать о себе как о собаке.
- Славный песик, - смеется Роман довольно, прищуриваясь и похлопывая его по голой спине. - Мы с тобой поладим, правда?

- Я убью тебя, - говорит в ответ Питер, достаточно сытый для того, чтобы расслабиться и поддаться успокаивающему чувству комфорта. - Как только ты закончишь со всей этой херней, я тебя задушу собственными руками.
- Конечно, мальчик, - Роман беззаботно пожимает плечами и встает, щелкнув его по носу. - Но не раньше, чем научишься выполнять все мои команды. У меня никогда раньше не было собаки, но не волнуйся, сегодня я купил учебник по дрессировке. Думаю, мои собственные соображения по этому вопросу упростят нам с тобой задачу.
- Пошел в задницу, - огрызается в ответ Питер, еле держа глаза открытыми, и ловит себя на том, что без особых размышлений готов растянуться возле чужой постели и задремать, будто так оно и надо.
- Обязательно, Питер. Но не сейчас, когда ты так послушно себя ведешь... Знаешь, что самое прекрасное?
- Хм?
- Ты не настоящая собака, так что это не сочтут за зоофилию.
Роман подмигивает ему, и от странной серьезности его голоса, слабо скрытой за лукавой усмешкой, Питеру становится не по себе. Он было решил, что представляет, как выглядит наказание за непослушание...
Но, кажется, ему еще предстоит узнать, какими способами Годфри дрессируют своих псов.

3) Название: Засыпай
Автор:  Коммунальный Иерихон
Персонажи: Ганнибал Лектер, kid!Роман Годфри
Рейтинг: PG-15
Жанр: повседневность, hurt/comfort
Размер: мини (~1 100 слов)
Саммари, посвящение, предупреждения: для  Гер-Цог в Поющей шкуре. Кроссовер с Hannibal, family!AU, где Ганнибал - приемный отец Романа. Тема: детство Романа; ему снится кошмар, и он приходит к отцу.

Sleep Tight

Роман приходит к нему в спальню посреди ночи. Снова. Испуганный, маленький, в своей темно-синей пижамке, он долго смотрит на приемного отца - тот, несмотря на позднее время, читает при свете торшера, задумчиво трет висок и щурится, напрягая глаза. Приглушенный свет резко очерчивает его профиль, превращая лицо Лектера в равнодушную маску, но, когда он замечает стоящего в дверях мальчика, то сразу же откладывает книгу и молча похлопывает ладонью по одеялу.

Не ругается на сына, не упрекает его ни в чем, и подхватывает его, когда Роман забирается к нему на постель. Сажает к себе на колени - мальчик еще маленький и легкий, такой бледный, слабенький - и приобнимает, внимательно и участливо разглядывая его хорошенькое личико. Роман смаргивает, лепечет что-то испуганно про свои кошмары, про волков, которые ждут в темноте, чтобы съесть его, прижимается ближе, такой измученный полудремой, все не выливающейся в сон, и Лектер кивает в такт его словам.
Или, может, в такт своим мыслям?

Роман обнимает его за шею, и на тонкой детской руке, под рукавом задравшейся пижамки, Лектер видит длинный глубокий порез - это не царапина, такое не спишешь на случайность. Его сын опять себя поранил. Почему он делает это? Чего ему не хватает? Иногда Лектер замечал, как мальчик украдкой лижет надрезы, который наносит себе, словно пытается пить кровь.
И ему становится горько: он думал, что жажда человеческой плоти может передаться только через непосредственное родство. Но ошибся, и теперь Роман растет таким же, как он, и мучает себя, изголодавшись по алой соленой влаге, которую не может достать иным путем.

- Ты сам это сделал? - спрашивает Ганнибал тихо-тихо, едва слышно, и убаюкивающе гладит мальчика по волосам. Как будто успокаивает и убеждает в том, что никакого наказания не последует. Ловит легкий ответный кивок - и прикрывает глаза, как от сильной боли, стараясь побороть внезапное колотье в груди. - Зачем, Роман?
- Я не знаю, - сонно бормочет мальчик, пока Лектер осторожно ощупывает края еще не до конца стянувшегося пореза, внутри яркого, полупрозрачного, как клубничное желе. - Я болен, да, пап?
- Нет. Конечно, нет.

Это может быть что угодно. Малокровие, например, и оттого Роман такой худенький и белый, оттого у него запавшие глаза, всегда голодные, полные недетской тьмы, сгустившейся в его зрачках. Или что-то более редкое, о чем не знает даже Ганнибал. Психическая травма, полученная при рождении? Или же он сам упустил что-то? Лектер не хочет подвергать приемного сына гипнозу; нет, не сейчас, пока Роман не готов к этому и шанс усугубить проблему очень велик. Нельзя и привлекать его к своим трапезам, хотя достать свежую кровь Ганнибал может всегда и в любом количестве.

Нужно ждать, а пока - справляться с этим, баюкать встревоженного ребенка, держа его на коленях, прогонять его кошмары и потакать его желаниям. Лектер слишком сильно любит его, чтобы видеть, как Роман чахнет без горячего, алого - того, что дает ему жизнь.
- Ты здоров, маленький. Все с тобой в порядке, - многолетняя практика научила его лгать без стеснения, так, что ни единый нерв не вздрагивает, напрягшись. Только вот дети - они как животные и тонко чувствуют ложь; Роман поднимает голову, смеживает темные слипшиеся ресницы, сквозь полусон силясь еще что-то сказать. Но не обличает своего отца.
Как будто знает все и сам, просто не хочет слышать правду.

- А теперь закрой глазки и представь себе, как ты идешь по красивой поляне, среди зелени и цветов, - мягкий голос Лектера покачивается морским прибоем, мерно, от слова к слову. Он начинает игру, которая всегда помогает им преодолеть бесконечно долгие ночи, пропитанные дымкой детских кошмаров, и Роман послушно включается в нее, сразу же, не сопротивляясь.
- Здесь темно...
- Но ты чувствуешь себя спокойно и комфортно. Ты уже бывал там и знаешь, что эта поляна - то место, где ты в безопасности. Рядом есть кто-то еще, или ты один? - Ганнибал перебирает шелковистые волосы сына, приглаживает их, растрепанные, надежно и крепко обнимает его второй рукой, как легкую хрупкую птичку, и тоже опускает веки, как будто это даст ему возможность видеть, о чем грезит Роман.
- Волк... маленький. Волчонок. Темный, - говорит мальчик в полный голос, и радостная нотка прокатывается по рассеянной, расплывшейся тишине, звенит, как серебряный бубенчик. - Он добрый. Я могу с ним поиграть?

Я не знаю, думает Ганнибал, может быть, мне нужно контролировать его сны.
Пока он не наделал глупостей, бедный малыш.
Пальцы Лектера, чуткие и осторожные, проходятся вдоль пореза изучающе, но Роман даже не вздрагивает; он не чувствует боли, и это значит, что он уже поддался гипнотическому спокойствию и действительно гуляет по сумеречной поляне своего воображения вместе с тем другом, которого придумал и материализовал в форму опасного хищника, который пока слишком юн, чтобы причинить вред. Потенциал к мазохизму. Зависимость жертвы. Желание постоянно находиться на грани. Ганнибалу не нужно вскрывать разум сына, не нужно препарировать его мысли, чтобы знать, какая опасная склонность к саморазрушению пустила в нем корни и медленно прорастает изнутри, оплетая гибкими побегами его мозг.

Но это все же во сто крат лучше, чем слышать, как Роман плачет. Лектер вынимает из книги закладку - узкое металлическое лезвие, похожее на нож для конвертов, - и с нажимом проводит вдоль собственного большого пальца, взрезая тонкую сухую кожу, исчерченную прожилками. Подносит руку к личику Романа, так, чтобы почти черная в полумраке кровь сбегала широкой струйкой на его губы; а спустя мгновение тот сам уже тянется ближе, бессознательно, прихватывает его палец Ганнибала и посасывает с невнятным причмокиванием, как младенец - соску. Или материнскую грудь. Лектер улыбается уголками рта, поймав себя на этой мысли, но потом между его бровей снова залегает хмурая складка. Он не решает проблему тем, что потакает желанию Романа, и только приучает его к тому, что кровь дарит умиротворение и спокойный, глубокий сон.

Роман дышит глубоко, посапывает по-детски, и Ганнибал боится пошевелиться, чтобы не потревожить его. Так и задремывает - по-звериному тревожно, поверхностно, готовый в любой момент проснуться сразу и полностью, чтобы защитить и успокоить своего ребенка. Не отнимает палец от его губ, хотя порез уже давно перестал кровоточить; Роман обнял кисть его руки обеими ладошками и крепко спит.
Там, на темной поляне, он гуляет с маленьким темным волчонком и не боится леса: он знает, что его новый друг не бросит его среди чащи в одиночестве.
А еще - этого Роман, конечно, не может осознавать, потому что явь для него сейчас скрыта за зыбкой пеленой сновидения, - его сторожат, бережно и ласково, и не дадут опасности подкрасться к нему и снова проникнуть в его разум.

Они спят - мужчина и мальчик, уставшие, затихшие, и Ганнибал бродит сквозь тьму без образов, пока Роман, разморенный теплом, зачарованный, видит сны за обоих. Так проходит еще одна ночь из многих.
А комната полнится тишиной, и электрический свет льется из-под красного абажура сиянием алым, как кровь, и ровным, как размеренный стук отцовского сердца.

@темы: Bill Skarsgård/Roman Godfrey, Landon Liboiron/Peter Rumancek, фанфикшн, R, PG-15

---

аватары

[Dzin_]

11 штук
1. 2. 3.
4. 5. 6.
7. 8. 9.
10. 11.

@темы: аватары

---

[Mirian Solar]

100х100
15 шт.

остальное здесь

@темы: аватары

---

tumblr

[Коммунальный Иерихон]

+2

Взято отсюда.

@темы: пикспам, гифки, Bill Skarsgård/Roman Godfrey, G

---

[Миша Коллинз жестокий и коварный]

1х04, 15 аватар, 100х100

аватарки

@темы: аватары

---

Can I watch?

[Коммунальный Иерихон]

Название: Могу я посмотреть?
Автор:  Коммунальный Иерихон
Фандом: Hemlock Grove
Пейринг: Питер Руманчек х Роман Годфри
Рейтинг: NC-17
Жанр: ust, пвп
Размер: мини (~2 500 слов)
Саммари: Когда Питер получает от Романа записку со словами "Могу я посмотреть?", то трактует ее по-своему. Он еще никогда не дрочил напоказ, но что-то во взгляде Романа Годфри убеждает его, что этот опыт может оказаться интересным...
Кинк на вуайеризм.
Написано по заявке  Сорен
Предупреждения: кое-где встречается обсценная лексика.

Могу я посмотреть?

Могу я посмотреть?
Питер чувствует, как его пальцы легонько конвульсивно вздрагивают, как будто отражая его мимолетное нестерпимое желание скомкать записку, зажать в кулаке, чтобы никто ее не заметил - тесно-тесно, почти видя, как медленно промокает бумага от его жара. Как чернила плывут и тают, бледнея, унося с собой и вопрос, и необходимость отвечать на него.

Но он сдерживается и медленно, медленно опускает руки, не выдавая себя. Его лицо застывает, как гипсовая маска, все тело враз охватывает горячая торопливая дрожь страха и восторженного, звериного возбуждения, Питер не дышит почти минуту, чтобы не издать ни единого звука, и только сильнее сжимает записку в пальцах. Поза его, еще пару мгновений назад расслабленная, почти разнеженная - расставленные широко бедра, ссутуленная спина, полулежачее положение человека, который не хочет на чем сосредотачивать внимание и пребывает в плену собственных мыслей, - каменеет, и напряжение сквозит в его замершем выражении лица, в поджавшихся, плотно стиснутых губах. Даже зрачки, кажется, перестали пульсировать - темные, сузившиеся, они -как крохотные мертвые цветы на бледной, выцветшей зелени радужек.

Питер боится смотреть в сторону Романа, хотя чувствует на щеке его протяжный, вопросительный взгляд, липкий как сахарный сироп. Боится провести языком по шершавым сухим губам, чтобы со стороны это не выглядело как согласие.
Он уже знает, что ответит “да”, но пока еще позволяет себе сомневаться, и липкая духота класса смыкается вокруг него обжигающими волнами, наваливается, захлестывает как прилив, и воздуха в легких не остается, словно его вычерпали, вынули весь одним ласковым движением руки.

Роман не сводит с него глаз, пожирает его своим томным, блядским взглядом, и его полные губы слегка приоткрыты - Питер смотрит прямо перед собой, строго прямо, словно зашоренная лошадь, а все равно видит матовый розовый блеск и влажный кончик языка, блеснувший на миг и пропавший. Его внутренности высушены, он весь внутри - песчаный, раскаленный, выжженный; ему хочется вырваться из растопленной, давящей жары класса в прохладный коридор, выбросить в желтоватую сумрачность свое лихорадочно пылающее тело, закрыть глаза и забыть. Стереть из памяти этот пляшущий почерк, нескромный вопрос, такой восхитительно прямой и в то же время двусмысленный.

Роман Годфри - распоследний сукин сын, и он искренне уверен, что может получить все, если просто скажет о своем желании. Как бы Питеру ни хотелось возмутиться против этого, ответить грубо (или не ответить вообще), как бы его гордость ни была задета этим предложением, он не может не признаться себе, что это внимание охренеть как льстит ему. Ведь он не сделал ничего, а самый лакомый богатенький мальчик города уже хочет от него... чего-то.

Если бы Питер был старше и умнее, то просчитал бы риски и не стал бросаться в омут с головой. Маленькое ночное приключение, случайно столкнувшее их лицом к лицу, еще не сделало их друзьями, а доверять избалованному, высокомерному и слишком привлекательному Роману, глаза которого вызывали у Питера странную неуютную дрожь, не стоило бы.
Но Питер - тот, кто он есть, и надежда на благополучный исход крепнет вместе с тем, как под одеждой, неудобно и тесно вминаясь в молнию натянутой ширинки, распирая джинсы, у него встает. Грубая, бесстыжая, бесподобно правдивая физиология.
Роман хочет его, а Питеру нравится, когда его хотят.
И все по-честному.

До самого конца урока он сохраняет все то же притворное равнодушие - даже старается вслушиваться в то, что читает им миссис Арнольдс, но слова проплывают сквозь него, не задерживаясь, и оборванные строчки прокатываются по растрескавшейся пустыне сознания иссохшим перекати-полем, пока Питер все еще может держать в узде свои мокрые-горячие-грязные мысли. Он не делает ровным счетом ничего; вздернув подбородок, пялится почти бессмысленно в пустоту и только вздрагивает, когда фразы обрываются слишком резко. Тяжелый, налитый жаром пах слишком просится под ладонь.

Питер ловит угловым зрением момент, когда на него точно никто не смотрит сбоку - никто, кроме жадного юного Годфри, такого горячего, напрягшегося как взведенный курок, - и проходится пальцами по откровенно выступившему холмику в джинсах, с нажимом, растягивая секундное облегчение, после которого несколько минут до звонка кажутся бесконечно долгими из-за подступившего к самому горлу возбуждения. И он готов поклясться, что в тот самый момент, пока он, накрыв ладонью свой пах, поглаживает себя, почти нарциссично, Роман переводит дыхание тяжело и шумно. Как будто только этого и ждал.
В яблочко, думает Питер, и стискивает зубы, чтобы не заскулить.

Они выходят из класса едва ли не последними. Не обмениваются ни единым словом, хотя Роман, проходя мимо, задевает его плечом, и по этому неожиданно больно ощутимому жесту Питер понимает, что их немая договоренность в силе. Ему никуда не деться теперь, когда Роман ощутил близость к желаемому; они расходятся к своим шкафчикам, а потом, даже не переглянувшись, отправляются в разные стороны. Как будто ничего и не произошло. Со стороны никто не мог бы ничего заметить - разве что почувствовать сухое потрескивание в наэлектризованном воздухе, от которого дыбом встают волосы на затылке.

Питер успевает спуститься с крыльца (ноги, ватные, гудят от каждого шага, не позволяя двигаться в противоположном от Романа направлении), сосчитать ступеньки, на каждой делая маленькую паузу, словно это поможет растянуть время, и, когда он оказывается на самой последней, телефон в кармане куртки коротко вибрирует.

Кабинет химии.

Питер взлетел бы вверх по лестнице на одном дыхании, если бы мог, но все его тело плавится, воспаленно-жаркое, противится резким движениям, тает, горячее, и приходится подниматься осторожно, шаг за шагом, осаживать себя, пока он прикидывает в уме кратчайший путь до цели. Инстинкт охотника, дремлющий внутри него, работает безошибочно, как отлаженный часовой механизм: прямо, до конца коридора, два пролета вниз, вторая дверь по левую руку. Петли скрипят натужно, всхрипывают, Питер прикрывает за собой дверь, со щелчком задергивает щеколду.

Роман сидит на парте, скрестив руки на груди; сигарета, зажатая в его пальцах, испускает полупрозрачный синеватый дымок, который вытягивается вверх тонкой вертикальной струйкой. Годфри не говорит ничего, только делает приглашающий жест, предлагая Питеру устроиться напротив; он даже не смотрит на него, и по лицу его не ясно, действительно ли он еще хочет того, о чем просил. Питер опускается на столешницу, присаживается на край, ощупывая пальцами шероховатый срез дерева, акцентируя внимание на любых деталях - запахе сигаретного дыма, приглушенном свете (лампы под потолком выключены, а солнечный свет едва пробивается сквозь плотные занавески), на дрожи собственных пальцев.
Ему перестает казаться, что все это было хорошей идеей.

Несколько минут они проводят в неловком молчании, прежде чем роман протягивает сигаретную пачку:
- Хочешь?
- Обойдусь, - отвечает ему Питер, решительно тянет воздух носом, преодолевает собственную стыдливость и подцепляет кончиками пальцев пряжку ремня. Поймав на себе удивленный взгляд Годфри, бросает неожиданно резко, ощущая, что возбуждение дошло до той стадии, когда оно, неудовлетворенное, уже превращается в злость:
- Что?
- Ничего, - пожимает плечами Роман и разворачивается к нему всем телом, подбирая одну ногу под себя.
- Ты не против, если я..?
- Смотри сколько влезет, - огрызается Питер и расстегивает молнию, облегченно выдыхая - наконец-то не приходится ощущать себя пленником собственной одежды. Член, до этого сдавленный тесно облегающими джинсами, расправляется, и Питер охватывает его ладонью, массирует ствол, разминая его и наслаждаясь тем, как постепенно проходит странное онемение, похожее на то, когда всю ночь спишь, положив голову на сгиб локтя, а после пробуждения не чувствуешь собственную руку.

- На тебя никто не смотрел раньше, да? - Роман лениво, почти вяло глотает сигаретный дым, выпускает его через ноздри, на мгновение становясь похожим на дракона. - Я у тебя вроде как первый?
Питер пропускает его замечание мимо ушей, стягивает джинсы вместе с бельем, оставляя их где-то на уровне колен и, запрокинув голову, поглаживает себя. даже не представляя с какой жадностью Роман его разглядывает, подавшись немного вперед. Должно быть он не ожидал, что член Питера окажется обрезанным; он наверняка вообще ничего не знает о цыганах. И про Питера он ничего не знает.
- Эй, Руманчек! - Роман склоняет голову к плечу, тянет руку, как будто собирается прикоснуться. - Я не впечатлен.
- Пошел на хер.
- Да не в размере дело. Просто не скромничай. У нас не так много времени.

Питер обводит головку большим пальцем, подхватывает прозрачную вязкую капельку, втирает ее, чувствуя, как кожа от прилива крови становится гладкой, припухшей; темно-розовая головка лоснится от влаги, и он подносит пальцы к губам, облизывает их короткими, равнодушными мазками языка, знает, что Роман все равно следит за ним, наблюдает неотрывно, и все его колкости - просто способ до поры до времени сдерживать собственное возбуждение. Питер ведет по стволу прохладными влажными пальцами, и член под его рукой вздрагивает, покачивается, как будто тянется головкой к пупку. Задрав полы рубашки, Питер придерживает их одной рукой, позволяя рассматривать свой плоский напряженный живот, охватывает ладонью мошонку, оттягивает - и ухмыляется, заметив, как Роман приоткрывает губы, завороженно, и как облизывает их, едва борясь с желанием присоединиться; он почти касается держащей сигарету ладонью чужого паха, но что-то еще его останавливает.

- Убери руки, - тихо угрожающе произносит Питер, отталкивая его и возвращаясь к возбужденному члену, проходясь вдоль него ребром ладони; он играет с яичками, сминая и поглаживая их, пока упругая мошонка не начинает горячо и сладко ныть. У него давно не было ничего - и очень давно не было никого, а удовлетворять себя самостоятельно он никогда особенно не хотел. В этом он видел нечто... извращенное. Постыдное. Переступить через собственную гордость и признаться себе, что он мечтает делать это с кем-то другим, он так и не смог.
- Я просто помогу, эй, - не отступаясь, Роман перехватывает сигарету зубами, мнет ее в уголке рта, и пепел падает ему на отутюженные брюки. - Расслабься, Руманчек, больно не...

- Руки, я сказал, - на этот раз голос действительно вызревает в негромкий, жутковатый рык, и Годфри выпрямляется, садится смирно, и его расширившиеся глаза кажутся черными. Он бледнеет от злости, пока еще не веря, что ему запретили вмешиваться, но вожделение пересиливает, и он, притихнув, слегка ссутуливается, смотрит за тем, как Питер получает удовольствие - напоказ, похабно, как сжимает зубы и выдыхает прерывисто, с присвистом, стискивая истекающий горячей смазкой член. У Годфри горят губы, он испытывает едва ли не физическую боль от того, что не может прижаться ими к пунцовой, налившейся кровью головке, вылизать мягким языком уретру, собрав все до капельки, а потом впиться зубами, как в сочную спелую сливу, созревшую для него одного, и потом...

Он заставляет себя держать глаза открытыми, хотя все плывет, неестественно зыбкое, и в полумраке поджарое тело Питера обласкано тенями и бликами приглушенного света, гибкое, открытое недостаточно для того, чтобы взгляд мог пировать на этом чудном зрелище. То, как дрочит гребаный Руманчек, вызывает одно желание: бухнуться перед ним на колени и охватить его член послушным влажным ртом, заткнуться, давясь, заглатывая как можно глубже, и сосать, пока цыган не захлебнется стонами удовольствия.

Питер не имеет ни малейшего понятия о том, что воображает себе Роман, он просто делает вид, что не замечает ни его присутствия, ни его горящего взгляда, пока трахает собственную руку, толкаясь бедрами вперед и медленно выскальзывая из хватки кулака, потираясь головкой о пальцы, тычась в них возбужденно и слепо, прежде чем упругим рывком снова вогнать себя по основание и сжать сильнее, влажной и уверенной рукой, оставляя густые темные завитки волос блестящими от смазки. Да, у Питера действительно много шерсти, и это по-животному привлекательно - Роман, шелковый, гладкий, очарован этим видом, ему хотелось бы взять у Питера так глубоко, чтобы зарыться носом в жесткие курчавые волосы, потереться об его лобок, запоминая восхитительный звериный запах. Он и сейчас уже ощущает этот крепкий, мужской аромат, солоноватый, почти как кровь, и шалеет от бездействия.

Но он совершенно четко ловит момент, когда движения Питера становятся четкими и отрывистыми, с каждым разом ускоряясь; опираясь одной рукой на край парты, тот дрочит торопливо, грубо, не жалея себя, словно забыв о том, что он здесь не один, и его дыхание разносится по классу, достигает ушей Романа, как оглушительный водопад отражаясь у него в голове.

- Это охуенно, прости Господи, - бормочет Годфри, вгрызается острыми зубами в свою нижнюю губу и лижет, лижет выступающую кровь, вытягивая шею и приподнимая плечи, весь подбираясь, как хищник перед прыжком. Влажные хлопки чужой ладони о пах, неровные и сильные, сводят его с ума, он видит лицо Питера, искаженное блаженством, и даже не замечает, как сигарета, дотлев до конца, обжигает пальцы - стряхивает ее на пол, не ощутив боли, и прищуренным, голодным взглядом впивается в Питера, как будто хочет проникнуть в его кожу, в его плоть и кости, поглотить его целиком. Лакомая сладость крови во рту окрашивает мир сочными, насыщенными красками, отчего обостряются и слух, и зрение, и обоняние, и Роман не понимает, когда он начал постанывать в такт с яростно трахающим свою ладонь Питером, и...
- Кончай же, - шепчет он хрипло, и яички сводит от возбуждения, такого сильного, что терпеть еще - просто пытка. Он вдыхает горячий, потный запах чужого тела, и до боли сильно сжимает собственный член через брюки, как будто способен спустить прямо так, по-детски несдержанно.

Питер слышит эту просьбу - приказ? - сквозь плотную, полуобморочную пелену удовольствия, накрывшую его, и с ухмылкой на губах кончает, долго, не переставая размашисто двигать рукой, так, что его кулак с влажными шлепками каждый раз встречается с пахом, вызывая мысли совсем иного толка. Это божественно - бесстыже, развратно демонстрировать себя, зная, что Роман течет как последняя сучка, наблюдая за ним, - и накрывший Питера оргазм куда ярче и дольше обычного. Как будто он смог освободиться изнутри, отпустить накопившуюся агрессию и возбуждение, чтобы остаться в сладостном опустошении. Нет сил даже на то, чтобы перевести дыхание; но, когда он открывает глаза, его хватает на сдавленный удивленный полустон.

Стоя перед ним на коленях, Роман, разгоряченный, раскрасневшийся, смотрит на него снизу вверх прямым, тяжелым взглядом, и по его щекам, по скулам, по пошлым губам, испачканным кровью, стекают вязкие струйки спермы. Он сам подставился под нее, сам, наверное, тянулся, чтобы Питер кончил на него, залив все лицо, и теперь молча глядит исподлобья, будто бы немного обиженно, оседая на пол и плотно зажимая ладонь между сведенными бедрами. Кончил без единого звука прямо в свои шикарные брюки, сучонок, и, одуревший, все еще толком не пришедший в себя, покачивает головой. Потом на пробу облизывает контуры своего бесподобного рта, и Питер на мгновение представляет, как чувствуют себя все девушки, которых Роман ублажает языком.
Должно быть, это охерительно приятно.
- Руманчек, - серьезно произносит Роман и некоторое время молчит, а потом его губы трогает воодушевленная улыбка. - Я просил тебя о меньшем.
Вот черт.

- Поднимайся, - Питер, наклонившись, подхватывает безвольного Годфри подмышки, как куклу, ставя его на ноги и придерживая за бедра, пока тот не приходит в себя. - Ты должен уйти.
Паническое ощущение, что их непременно слышали, что их застигнут прямо на месте преступления, захватывает Питера как-то сразу, настолько, что он еще сопротивляется, когда Роман сжимает пальцами его плечи и всматривается в его глаза, все еще не удосужившись вытереться. Потом он понимает, что никто не ищет их, и успокаивается, затихая. Хмурится:
- Эта твоя выходка... просто дикость.
- Питер.
- Уходи.
- Я уйду. Не беспокойся.

И Роман, усмехнувшись самодовольно, очерчивает свои языком, неспешно собирает белесые потоки спермы, прежде чем достать платок и счистить остальное с лица; потом он прижимается ближе, на секунду прильнув всем распаленным телом, и зарывается пальцами во влажные от пота волосы на загривке Питера, жадно вдыхая его аромат. Шепчет, обжигая дыханием шею:
- Но за мной должок, и я выплачу его так, как ты захочешь.
Он хрипло смеется - жаркий, лукавый сукин сын - переступает, пошатываясь, и приходится охватить его обеими руками за талию, заставляя прогнуться вперед. Что-то подсказывает Питеру, что Роман Годфри не из хороших мальчиков и далеко не всегда исполняет свои обещания. Что ж, это веский повод не откладывать на завтра то, что можно сделать прямо сейчас.

Питер сгребает приглаженные волосы красавчика Годфри в кулак; нет, он не дурак и не собирается упускать свой единственный шанс. И он стребует с Романа долг на этой же самой парте.

Честная игра.

@темы: слэш, Bill Skarsgård/Roman Godfrey, Landon Liboiron/Peter Rumancek, NC-17, фанфикшн

---

[Миша Коллинз жестокий и коварный]

©

@темы: гифки, Landon Liboiron/Peter Rumancek

---

[Миша Коллинз жестокий и коварный]

©

@темы: гифки, Bill Skarsgård/Roman Godfrey

---

[Миша Коллинз жестокий и коварный]

©

@темы: гифки, Bill Skarsgård/Roman Godfrey, Famke Janssen/Olivia Godfrey

---

[Миша Коллинз жестокий и коварный]

©

@темы: Bill Skarsgård/Roman Godfrey