Подборка зарисовок #1

[HemlockGrove]

Так как в последние несколько дней я балуюсь зарисовками по заявкам, решил выкладывать скетчи мини-паками по мере накопления.

1) Название: Острый как бритва
Автор:  Коммунальный Иерихон
Пейринг: Роман Годфри х Питер Руманчек
Рейтинг: PG-15
Жанр: повседневность, кинк
Размер: драббл (~600 слов)
Саммари, посвящение, предупреждения: для  каверзный ксерокс. Кинк: бритье. Роман помогает Питеру бриться, но, порезав его в процессе, осознает, что это опасная игра.

Razor Sharp

Лезвие опасной бритвы проходится по коже плавным протяжным мазком, с шорохом снимая широкую полоску щетины и оставляя чуть заметный розовый след на кадыке. Питер вытирает бритву о наброшенное на край раковины полотенце - медленно, сперва одну сторону, затем другую; не впитываясь в ткань, густая пена с черточками срезанных под корень коротких волосков (Роман смотрит долго, смаргивает, но не может прогнать мысль, что это чем-то похоже на мороженое страчателла) влажно блестит, как потекшие сливки.

Ш-шурх. Кромка лезвия, гладкая и поблескивающая в желтоватом электрическом свете, очерчивая изгиб нижней челюсти, потом проходится по щеке - Питер забавно оттягивает ее, упираясь языком изнутри, и Роман едва сдерживает себя, чтобы не спошлить.

- Ты мог бы купить долбаный Жилетт, знаешь, - произносит он наконец, устроившись на краю ванны и вытянув бесконечно длинные ноги, перегородив ими выход. - Куда практичнее и меньше шанс порезаться.

- Я привык, - отзывается Питер невнятно и чистым краем полотенца вытирает щеку. Видеть его гладко выбритым странно; он кажется совсем подростком, и это неестественное, некомфортное ощущение как для него, так и для Романа. Пожалуй, идея смены имиджа не была такой уж удачной.
- Ты уверен, что не стоит хотя бы немного оставить?

Питер отрицательно качает головой и поворачивается другим боком. Видно, как он долго выворачивает кисть руки, стараясь пристроить ее так, чтобы не испачкаться; ему неудобно, а Роману лень что-либо делать, так что он не меньше полминуты наблюдает по-рыбьи вяло за тем, как оборотень перехватывает бритву и примеривается.

Потом он все-таки поднимается, неохотно, подходит сзади - места в этом закутке все равно маловато на двоих - и кладет пальцы поверх ладони Питера:
- Я сделаю.
- Я сам, - тот дергается от неожиданности, и дрогнувшая бритва оставляет длинный узкий порез на его щеке. Роман цокает неодобрительно, глядя в отражение в зеркале, наблюдая за тем, как тонкие разводы крови окрашивают взбитую пену розоватым.
- Я сделаю, - повторяет он с нажимом, и на этот раз Питер ему уступает.

Роман выбривает его чисто, никуда не спешит, водит бритвой с оттяжкой и не слишком умело - самому ему нечасто приходится выполнять этот странный мужской ритуал. Мажет полотенце пеной, обмывает замылившееся лезвие под тонкой струйкой холодной воды, бегущей из крана, очищает края большим пальцем, прежде чем снова вернуться. Питер, послушно поворачивающий голову, поднимающий подбородок, подвластный действиям чужих рук, кажется, даже не дышит.

Когда они заканчивают, Роман выпускает теплую костяную рукоятку бритвы неохотно. Заставляет себя разжать пальцы, чтобы расстаться с ощутимо близким предметом. Порез все еще кровоточит, и, сжав подбородок Питера пальцами, Роман завороженно разглядывает тонкую живую линию, капли крови, подрагивающие на чужой щеке, приоткрывает губы, чувствуя, как к ним приливает почти неприличный жар предвкушения.

Он никогда еще не делал этого с Питером.
Но он очень боится его спугнуть, и поэтому все, на что он способен, это подушечкой пальца собрать ярко-алое, влажное с чужой кожи, смахнуть, словно бы незаметно и ненароком - хотя неотрывный взгляд с поволокой и участившееся дыхание выдают его с головой - а потом, когда Питер отвернется, чтобы все прибрать, так же украдкой, воровато попробовать на вкус его кровь.

Это раздразнивает все органы чувств, и, взбудораженный, Роман вылизывает кончики пальцев, жадно, всего за пару секунд, чтобы Питер ничего не успел заметить. Тот что-то говорит, беспечно, мычит под нос, пока кидает полотенце в корзину с грязным бельем и убирает вычищенную бритву в футляр; Роман, весь подобравшись, следит за его отражением влажными, вожделеющими глазами наркомана, и не понимает ни единого слова.

Сосущее, мутное чувство преследует его весь день и всю ночь. Даже когда он лежит в постели и, как ребенок, втягивает в рот большой палец, нарочно разрезанный вдоль подушечки, ему не становится легче. Что-то есть в крови Питера - что-то, что должно утолить его голод, заполнить тянущую, горячую пустоту в подреберье.
Роман хочет еще.
Нет. Не так.
Ему это необходимо.

2) Название: Хороший пёсик
Автор:  Коммунальный Иерихон
Пейринг: Роман Годфри / Питер Руманчек
Рейтинг: R за пару нехороших слов
Жанр: романс, кинк, hurt/comfort
Размер: мини (~1 300 слов)
Саммари, посвящение, предупреждения: для  Chrissy69. Кинк: дог-плей, доминирование Романа. Питер даже и не думал, что кто-то способен обращаться с ним, как с домашним любимцем...

Good Dog

Питер просыпается от того, что все его тело затекло и ноет от странной, приглушенной боли в мышцах - будто он ночь напролет таскал тяжести и сейчас чувствует себя полностью разбитым. Он приподнимается на локтях, осматривается, слепо щурясь, пока глаза привыкают к свету, и обнаруживает, что раздет догола; кожу, сплошь расцвеченную синяками и царапинами, кое-где странно стягивает - вывернув шею, Питер видит, что в этих местах она содрана начисто, как об асфальт, но раны уже зажили и покрылись тонкой кровавой коростой. Приходится напрягать тяжелую, мутную голову, чтобы подытожить собранные сведения: он в чужом доме, без одежды, и он каким-то образом попал сюда во время превращения, поскольку не помнит ровным счетом ничего.
Да уж, прекрасное начало дня.

Но сюрпризы на этом не заканчиваются: когда Питер уже может кое-как ориентироваться в пространстве и пытается одним рывком, преодолевая муторную слабость, встать на ноги, резко и сразу, его останавливает натяжение длинного узкого ремня, который тянется от ножки кровати, вокруг которой он закреплен прочным узлом, к... ошейнику?
На нем ошейник.
От самого осознания этого факта Питер оседает обратно на пол, опускается на задницу и вытягивает ноги, принимаясь неверяще ощупывать собственную шею. Да, действительно, а он-то сперва удивился, почему ему так неудобно сглатывать; списал на боль в горле, но тут, похоже, кое-что другое. Он старается нащупать карабин, но онемевшие слабые пальцы не дают ему это сделать; тогда Питер поднимает взгляд, ищет глазами подходящий острый предмет, как вдруг...

- Доброе утро, песик, - мягкое пышное одеяло на кровати, накрывающее кого-то с головой, шевелится, и на свет божий показывается Роман-чертов-Годфри, заспанный, весь еще немного припухший и разнеженный спросонья. - Ты давно проснулся?
Питер открывает рот, чтобы что-то сказать, но, пока он выбирает из всех описаний своего изумления наиболее подходящее, Роман успевает, покопошившись под одеялом и лениво потянувшись, сесть в постели, свежий и мягкий, как утренняя выпечка, и такой же ароматно пахнущий теплом и комфортом. Ну конечно, ему ведь не пришлось спать на ковре, мстительно думает Питер и молча указывает на свой ошейник, не вызывая, впрочем, решительно никакой реакции.

Роман, словно игнорируя его, спускает с кровати ноги, поднимается, голый и красивый, как Аполлон, обходит его, снисходительно потрепав по волосам. По пути в ванную ему в спину долетает возмущенный окрик Питера:
- Ты охренел, Роман? Немедленно сними это с меня!
В ответ - только низкое бархатное мурлыканье и журчание воды в раковине, пока Роман умывается и чистит зубы; потом - звонкий звук разбивающейся о стенку писсуара струи, и снова шум открытого крана. Роман не торопится; пока он приводит себя в порядок, Питер, беспомощно сидя на полу, наслаждается зрелищем за открытой дверью и понимает, что торопить этого фрика бесполезно. Пока он не наиграется, то даже и не подумает помочь.

Роман возвращается с мокрым полотенцем, попутно капая с него на пол, и присаживается на край постели, деловито подтаскивая Питера к себе ближе за ошейник:
- Иди сюда, мальчик, мы тебя вытрем.
- Пошел ты! - Руманчек начинает сердиться уже не на шутку и пытается оттолкнуть настойчивую руку с полотенцем, которая тщательно смывает с него уличную грязь и кровь, проходясь даже по тем местам, которые лучше было бы не трогать. Роман терпеливо сносит все его возмущенные реплики, как будто и не замечая, и осторожно обтирает его спину, грудь, живот, отмывает его бедра и пах, его член, так же сдержанно и ласково, как делал бы все это с непослушным псом, вывалявшимся на лужайке.
- Вот так-то лучше, - он откладывает полотенце и вытаскивает из ящика прикроватной тумбочки расческу.

Когда Питер понимает, что его все равно никто не слушает, процедура утреннего туалета становится гораздо приятнее для них обоих. Роман вычесывает притихшего оборотня, тщательно выбирая из его густых всклокоченных волос хвою и комочки земли, распутывает тугие колтуны, которые проще было бы отстричь. Потом, подхватив его под подбородок ладонью - так собак придерживают за морду - улыбается:
- Покормить тебя, песик?
Он даже не очень расстраивается, когда Питер, обозлившись, выворачивается и впивается зубами в его ладонь, прямо в мягкое местечко у основания большого пальца, не яростно, но ощутимо сильно. Просто неодобрительно качает головой, порицая поведение невоспитанного питомца, и слизывает с кожи кровь, подбирая тяжелые капли мягким языком. Он даже показывает Питеру свою ладонь - холмик Венеры, гладкий и белый, набухает в месте укуса гранатовыми каплями крови.
Когда он сцеловывает их - сам, почти нежно подхватывает, ничуть не стесняясь злого взгляда Питера, его губы окрашиваются алым.
Гребаная Белоснежка.

Потом он снова гладит Питера по волосам и, пока тот не успел на него наброситься, быстро перемещается к другой стороне кровати; там уже встает и по пути к выходу набрасывает на голые плечи халат; прохладная глянцевая ткань льнет к его коже, и Питер даже сквозь злость видит, насколько Годфри по-утреннему красив. Приносит из ванной пластиковое ведро и красноречиво ставит посреди комнаты - там, где Питер сможет до него дотянуться, когда понадобится.
- Сегодня ты без остаешься без прогулки и без еды, - говорит Роман буднично, не глядя на него. - Ты наказан, мальчик.
Дверь закрывается с четким сочным звуком, обрубая так и не начатую речь Питера, в которой тот очень хотел бы точно и ярко сформулировать все свои мысли по поводу того, каким избалованным извращенцем Оливия Годфри воспитала своего единственного и любимого сына.

...К вечеру его желудок воет от голода - Питер, привыкший есть много и плотно, и из-за возраста, и в силу особенностей организма, с ума сходит от того, как ему хочется жрать. Он не может ничего с этим сделать - спальня исхожена вдоль и поперек, насколько позволяет поводок, и нет никакой возможности высвободиться; он нашел защелку ошейника, но кодовый замок ему не открыть без помощи нового “хозяина”. Питер глухо рычит, перекрывая урчание в пустом животе, и сквозь новый прилив злости четко осознает, что боится - вдруг Роман не придет? В наказание оставит его звереть, мучиться от голода, пока он не перестанет себя контролировать?

Но Роман приходит. Ебнутый на всю голову, эгоистичный, нечеловечески желанный, он приходит, и в руках его - собачья миска, от которой поднимается горячий ароматный пар.
Впервые в жизни Питер ест по-звериному жадно, глотает, почти не жуя, давится потрясающе вкусным бифштексом слабой прожарки, заботливо порезанным на куски. А потом, когда Роман садится с ним рядом и принимается кормить его с рук, Питер благодарно вылизывает его пальцы от жира, крови и сладкого мясного сока, собирает все до крошки и еще подчищает миску языком до блеска. Он съел бы еще столько же, но чувствует, что просить бесполезно - видимо, его решили держать поджарым и все время немного злым.
Вот блять, он сам уже начинает думать о себе как о собаке.
- Славный песик, - смеется Роман довольно, прищуриваясь и похлопывая его по голой спине. - Мы с тобой поладим, правда?

- Я убью тебя, - говорит в ответ Питер, достаточно сытый для того, чтобы расслабиться и поддаться успокаивающему чувству комфорта. - Как только ты закончишь со всей этой херней, я тебя задушу собственными руками.
- Конечно, мальчик, - Роман беззаботно пожимает плечами и встает, щелкнув его по носу. - Но не раньше, чем научишься выполнять все мои команды. У меня никогда раньше не было собаки, но не волнуйся, сегодня я купил учебник по дрессировке. Думаю, мои собственные соображения по этому вопросу упростят нам с тобой задачу.
- Пошел в задницу, - огрызается в ответ Питер, еле держа глаза открытыми, и ловит себя на том, что без особых размышлений готов растянуться возле чужой постели и задремать, будто так оно и надо.
- Обязательно, Питер. Но не сейчас, когда ты так послушно себя ведешь... Знаешь, что самое прекрасное?
- Хм?
- Ты не настоящая собака, так что это не сочтут за зоофилию.
Роман подмигивает ему, и от странной серьезности его голоса, слабо скрытой за лукавой усмешкой, Питеру становится не по себе. Он было решил, что представляет, как выглядит наказание за непослушание...
Но, кажется, ему еще предстоит узнать, какими способами Годфри дрессируют своих псов.

3) Название: Засыпай
Автор:  Коммунальный Иерихон
Персонажи: Ганнибал Лектер, kid!Роман Годфри
Рейтинг: PG-15
Жанр: повседневность, hurt/comfort
Размер: мини (~1 100 слов)
Саммари, посвящение, предупреждения: для  Гер-Цог в Поющей шкуре. Кроссовер с Hannibal, family!AU, где Ганнибал - приемный отец Романа. Тема: детство Романа; ему снится кошмар, и он приходит к отцу.

Sleep Tight

Роман приходит к нему в спальню посреди ночи. Снова. Испуганный, маленький, в своей темно-синей пижамке, он долго смотрит на приемного отца - тот, несмотря на позднее время, читает при свете торшера, задумчиво трет висок и щурится, напрягая глаза. Приглушенный свет резко очерчивает его профиль, превращая лицо Лектера в равнодушную маску, но, когда он замечает стоящего в дверях мальчика, то сразу же откладывает книгу и молча похлопывает ладонью по одеялу.

Не ругается на сына, не упрекает его ни в чем, и подхватывает его, когда Роман забирается к нему на постель. Сажает к себе на колени - мальчик еще маленький и легкий, такой бледный, слабенький - и приобнимает, внимательно и участливо разглядывая его хорошенькое личико. Роман смаргивает, лепечет что-то испуганно про свои кошмары, про волков, которые ждут в темноте, чтобы съесть его, прижимается ближе, такой измученный полудремой, все не выливающейся в сон, и Лектер кивает в такт его словам.
Или, может, в такт своим мыслям?

Роман обнимает его за шею, и на тонкой детской руке, под рукавом задравшейся пижамки, Лектер видит длинный глубокий порез - это не царапина, такое не спишешь на случайность. Его сын опять себя поранил. Почему он делает это? Чего ему не хватает? Иногда Лектер замечал, как мальчик украдкой лижет надрезы, который наносит себе, словно пытается пить кровь.
И ему становится горько: он думал, что жажда человеческой плоти может передаться только через непосредственное родство. Но ошибся, и теперь Роман растет таким же, как он, и мучает себя, изголодавшись по алой соленой влаге, которую не может достать иным путем.

- Ты сам это сделал? - спрашивает Ганнибал тихо-тихо, едва слышно, и убаюкивающе гладит мальчика по волосам. Как будто успокаивает и убеждает в том, что никакого наказания не последует. Ловит легкий ответный кивок - и прикрывает глаза, как от сильной боли, стараясь побороть внезапное колотье в груди. - Зачем, Роман?
- Я не знаю, - сонно бормочет мальчик, пока Лектер осторожно ощупывает края еще не до конца стянувшегося пореза, внутри яркого, полупрозрачного, как клубничное желе. - Я болен, да, пап?
- Нет. Конечно, нет.

Это может быть что угодно. Малокровие, например, и оттого Роман такой худенький и белый, оттого у него запавшие глаза, всегда голодные, полные недетской тьмы, сгустившейся в его зрачках. Или что-то более редкое, о чем не знает даже Ганнибал. Психическая травма, полученная при рождении? Или же он сам упустил что-то? Лектер не хочет подвергать приемного сына гипнозу; нет, не сейчас, пока Роман не готов к этому и шанс усугубить проблему очень велик. Нельзя и привлекать его к своим трапезам, хотя достать свежую кровь Ганнибал может всегда и в любом количестве.

Нужно ждать, а пока - справляться с этим, баюкать встревоженного ребенка, держа его на коленях, прогонять его кошмары и потакать его желаниям. Лектер слишком сильно любит его, чтобы видеть, как Роман чахнет без горячего, алого - того, что дает ему жизнь.
- Ты здоров, маленький. Все с тобой в порядке, - многолетняя практика научила его лгать без стеснения, так, что ни единый нерв не вздрагивает, напрягшись. Только вот дети - они как животные и тонко чувствуют ложь; Роман поднимает голову, смеживает темные слипшиеся ресницы, сквозь полусон силясь еще что-то сказать. Но не обличает своего отца.
Как будто знает все и сам, просто не хочет слышать правду.

- А теперь закрой глазки и представь себе, как ты идешь по красивой поляне, среди зелени и цветов, - мягкий голос Лектера покачивается морским прибоем, мерно, от слова к слову. Он начинает игру, которая всегда помогает им преодолеть бесконечно долгие ночи, пропитанные дымкой детских кошмаров, и Роман послушно включается в нее, сразу же, не сопротивляясь.
- Здесь темно...
- Но ты чувствуешь себя спокойно и комфортно. Ты уже бывал там и знаешь, что эта поляна - то место, где ты в безопасности. Рядом есть кто-то еще, или ты один? - Ганнибал перебирает шелковистые волосы сына, приглаживает их, растрепанные, надежно и крепко обнимает его второй рукой, как легкую хрупкую птичку, и тоже опускает веки, как будто это даст ему возможность видеть, о чем грезит Роман.
- Волк... маленький. Волчонок. Темный, - говорит мальчик в полный голос, и радостная нотка прокатывается по рассеянной, расплывшейся тишине, звенит, как серебряный бубенчик. - Он добрый. Я могу с ним поиграть?

Я не знаю, думает Ганнибал, может быть, мне нужно контролировать его сны.
Пока он не наделал глупостей, бедный малыш.
Пальцы Лектера, чуткие и осторожные, проходятся вдоль пореза изучающе, но Роман даже не вздрагивает; он не чувствует боли, и это значит, что он уже поддался гипнотическому спокойствию и действительно гуляет по сумеречной поляне своего воображения вместе с тем другом, которого придумал и материализовал в форму опасного хищника, который пока слишком юн, чтобы причинить вред. Потенциал к мазохизму. Зависимость жертвы. Желание постоянно находиться на грани. Ганнибалу не нужно вскрывать разум сына, не нужно препарировать его мысли, чтобы знать, какая опасная склонность к саморазрушению пустила в нем корни и медленно прорастает изнутри, оплетая гибкими побегами его мозг.

Но это все же во сто крат лучше, чем слышать, как Роман плачет. Лектер вынимает из книги закладку - узкое металлическое лезвие, похожее на нож для конвертов, - и с нажимом проводит вдоль собственного большого пальца, взрезая тонкую сухую кожу, исчерченную прожилками. Подносит руку к личику Романа, так, чтобы почти черная в полумраке кровь сбегала широкой струйкой на его губы; а спустя мгновение тот сам уже тянется ближе, бессознательно, прихватывает его палец Ганнибала и посасывает с невнятным причмокиванием, как младенец - соску. Или материнскую грудь. Лектер улыбается уголками рта, поймав себя на этой мысли, но потом между его бровей снова залегает хмурая складка. Он не решает проблему тем, что потакает желанию Романа, и только приучает его к тому, что кровь дарит умиротворение и спокойный, глубокий сон.

Роман дышит глубоко, посапывает по-детски, и Ганнибал боится пошевелиться, чтобы не потревожить его. Так и задремывает - по-звериному тревожно, поверхностно, готовый в любой момент проснуться сразу и полностью, чтобы защитить и успокоить своего ребенка. Не отнимает палец от его губ, хотя порез уже давно перестал кровоточить; Роман обнял кисть его руки обеими ладошками и крепко спит.
Там, на темной поляне, он гуляет с маленьким темным волчонком и не боится леса: он знает, что его новый друг не бросит его среди чащи в одиночестве.
А еще - этого Роман, конечно, не может осознавать, потому что явь для него сейчас скрыта за зыбкой пеленой сновидения, - его сторожат, бережно и ласково, и не дадут опасности подкрасться к нему и снова проникнуть в его разум.

Они спят - мужчина и мальчик, уставшие, затихшие, и Ганнибал бродит сквозь тьму без образов, пока Роман, разморенный теплом, зачарованный, видит сны за обоих. Так проходит еще одна ночь из многих.
А комната полнится тишиной, и электрический свет льется из-под красного абажура сиянием алым, как кровь, и ровным, как размеренный стук отцовского сердца.