Screw hello you had me at sex Don't need no intro let's skip to the bed
Название: Свет мой, зеркальце...
Автор: Коммунальный Иерихон
Фандом: Hemlock Grove
Пейринг: Роман Годфри х Питер Руманчек
Рейтинг: NC-17
Жанр: пвп, hurt/comfort
Размер: мини (~1 500 слов)
Посвящение: Дакоте и Сорен, 'cause we all go down with this ship
Саммари: Трибьют кинковой сцены в S01 E06.
Роман is high because of cocaine и ласкает себя с мыслями о Питере.
Свет мой, зеркальце...
Mirror, mirror on the wall
Who’s the fairest of them all?
Роман ведет подушечками пальцев по холодной поверхности зеркала, оставляя на амальгаме дымчатые, быстро пропадающие следы. Смотрит на свое отражение, тяжело смаргивает - веки сводит краткая судорога удовольствия, когда он опускает ресницы. Из-под них картинка на бликующем стекле кажется смазанной, размытой, и ощущение нереальности происходящего дарит некую вседозволенность. Возможность делать все, что пожелаешь, не оглядываясь на опасность быть застигнутым.
Зеркало отражает его красивей, чем он есть, подобострастно ловит бледный румянец на его скулах, глянец его приоткрытых губ, сквозь которые дыхание проскальзывает медленными неровными толчками, подрагивающими, как свечное пламя. Роман проходится ладонью по своим волосам, приглаживая их, с жадностью вглядываясь в собственные глаза, пока картинка не начинает плыть, и чувствуя, как постепенно кокаин овладевает его телом, насыщает мозг удивительно ослепительно живыми образами, заставляет сердце броситься вскачь, и от яркости прихода приходится впиться в край раковины, чтобы удержаться на ослабевших ногах.
Злость на Питера отпускает его, сменяясь на что-то иное, еще более сильное, вызывающее жар и головокружение; наркотический эффект переключает его эмоции одним щелчком, как это бывает всегда. “Стальной Годфри”. Слова отдаются гулким эхом, прокатываются по ванной, и звук этот осязаем, физически ощутим в воздухе, его можно потрогать руками - этот чужой голос, сорвавшийся с его собственных губ, как переспелый плод. Дрожа от поднявшегося внутри возбуждения, распаленный, Роман дышит чаще, поджимая губы, салютует самому себе стаканом джина, делает глоток. Неприятно жгучая жидкость опаляет верхнее небо, щиплет десны, стылая, как ключевая вода, и от ее внешнего холода и внутреннего жара его передергивает.
Роман двигается медленно, очень медленно, его тело кажется непослушным, ватным, хотя разум работает отлаженно и быстро, как компьютер. Он поворачивает голову, внимательно смотрит на дорожки, насыпанные вдоль украшенного виньетками зеркальца в пошлой рамке, отмечает отстраненно, но очень четко каждую деталь: от мельчайших слипшихся частичек небрежно раскрошенного белого порошка до матовых изгибов на поверхности стекла, и новый, особенный взгляд, подаренный кокаином, делает его божественно зорким.
Роман берет пальцами бритву - холодная тонкая пластинка невесома в пальцах, он пробует ее острую кромку, растягивает мгновение на несколько оглушительных тактов сердца, пробуя собственное желание на прочность. В собственных глазах читает ответ: да, сделай это, сделай не ради себя, а назло ему, оставь этот след, чтобы он ощутил себя виноватым. Дикая и сладкая месть соблазняет Романа, его собственное отражение шепчет ему дьявольски тихие слова, от которых волоски на его руках встают дыбом, а по голым плечам проходятся мурашки. Вожделение бьется в теле, настойчиво горячее, сжимает пах, сдавливает соски, отчего они набухают, твердые, ноющие, похабно проступают под майкой. Бритва блестит осколком лунного света, белее, чем его кокаиновое отчаяние, и Роман не позволяет себе сомневаться дальше. То, что должно быть сделано, не терпит отлагательств.
Лезвие входит в кожу нежно и плавно, и Роман, склонив голову, на мгновение теряет связь с отражением - его глаза закатываются сами собой от невыносимого, слишком сильного прилива возбуждения, ресницы подрагивают часто-часто, как крылья мотылька, корчащегося в ярком пламени. Первые капли крови набухают под виском, тяжелые, наливаются, прежде чем сорваться вниз, прокладывая алую дорожку по щеке, неестественно стеклянную на бледном воске кожи. Роман вжимает бритву глубже, так, что почти прорезает кончики собственных пальцев, и борется с желанием поднять руку так, чтобы кромка вспорола голубоватую пульсирующую жилку на виске - тогда сияющего красного цвета было бы во много раз больше, и он смог бы покрыть себя им, очистить себя, иссушить изнутри до первородной белизны.
Он приоткрывает губы, переводя дыхание - легкие конвульсивно сжимаются, поглощая разреженный воздух. Бритва, покрытая кровью, падает в раковину, не издавая звука; Роман снова подносит руку к лицу и собирает указательным пальцем кровь, тонкой дорожкой пролегшую вниз до подбородка. Одно это вызывает в нем такое чувственное наслаждение, что в паху становится тяжело, бархатистые яички поджимаются от возбуждение, и он, сам того не замечая, свободной ладонью медленно расстегивает брюки, кружит пальцами вдоль ствола члена, едва касаясь через белье, словно ласкает кого-то другого. Помутневший взгляд едва фокусируется на отражении в зеркале; Роман ведет пальцем вверх, смазывая алое в широкую линию, и, не задумавшись ни на мгновение, касается своих губ.
Темно-розовый цвет густеет, окрашивается в алый, когда он проводит от одного уголка рта к другому, с нажимом, сминая мягкую теплую плоть и изредка задевая кожу под контуром - сперва нижняя губа, затем верхняя... с эротичной, женской кропотливостью он втирает кровь в шероховатую, чуть потрескавшуюся пленочку тонкой кожицы, сперва очень аккуратно, затем, торопливо подхватив на палец следующие несколько капель, проходится еще раз, до свежего, блестящего и яркого цвета, уже увереннее, быстрее, словно боясь, что не успеет насытиться этим зрелищем. Его другая рука сжимает отвердевший, гладкий член, и влага пропитывает ткань спереди, мокрое пятнышко расползается по светлому белью.
Кокаин диктует ему, что делать, и Роман, ведомый своим подсознанием, в одно неторопливое движение опустившихся век видит уже что-то совсем иное - он видит их с Питером последний разговор, и знает, что должен сделать. О, теперь он действительно понимает все, он слышит в чужих словах верный подтекст и может предложить решение, которое устроит их обоих. Он улыбается Питеру той ангельской, восхитительной улыбкой, которая означает, что их проблема придумана, что он разгадал эту тайну, он приоткрывает губы, согретые алой кровью, такие живые, такие жаждущие, и произносит, глядя Питеру в глаза:
- Заткнись и поцелуй меня.
Складывает губы, целуя воздух, склоняется вперед, и влажный мягкий язык очерчивает изгибы рта, пока он прикусывает, жадно вылизывает нижнюю губу, настроенный на присутствие Питера и перевозбужденный им до дрожи в коленях. Его пальцы, умные, чуткие, пробираются под белье, порхают по шелковистому твердому стволу, обегают переплетение проступивших под кожей венок. Роман гладит себя, размеренно, будто напоказ, наблюдая за тем, как его лицо в отражении искажается от удовольствия, но видя нечто иное - то, как Питер смотрит на него, завороженный, околдованный, немой. Как подчиняется его воле, поддается собственному желанию, переступает через все доводы разума и в один долгий вдох шагает в бездну, в которой Роман подхватит его и утянет на самое дно. Алое, жаркое течет вниз по щеке, губы пылают, пока Роман сильными, медленными нажатиями поглаживает их, сначала одним, затем и двумя пальцами проходясь по ним, прежде чем толкнуться внутрь, ощутить изнанку рта, гладкую, как мокрый бархат. “Будь со мной, владей мной, забери мое тело, чтобы у меня не осталось иных мыслей, кроме как о тебе...”
Он извлекает из своей груди протяжные, призывные стоны, пока смыкает пальцы на собственном члене, мерно толкается бедрами в руку, придерживаясь второй ладонью за край раковины. Кокаиновая эйфория разгорается в его мозгу, вызывая восхитительную легкость, и, пока он неспешно трахает себя пальцами в рот, смыкает на фалангах полные губы, солоноватые от крови, мир мерцает перед его взглядом, такой зыбкий, такой прекрасный, что вся его земная боль уходит, оставляя только небесную, чистую радость. Ему не нужно много: возбуждение и так вздымается до самого горла, прошивает тело вдоль хребта, заставляя прогибаться, льнуть к широкому зеркалу грудью, неудобно упираясь рукой в раковину, но испытывая лишь еще большее желание выгнуться, подставиться под Питера, предложить ему то, что удержит его. То, от чего он не сумеет отказаться. Это магия, скрытая в его теле, опасное кровавое колдовство, и Роман знает, что ему не понадобится заставлять - нет, достаточно будет просто молча отдаться, пробудив в Питере дремлющую, опасную жажду.
Когда оргазм пронизывает его, поднимаясь с самого низа, от поджавшихся пальцев ног к бедрам, мучительно горячо окатывая пах, расцветая в подреберье, выбивая из него дыхание и доходя до самого горла, так, что Роман не может даже застонать в голос от того, как конвульсивно сжимается его горло, он отдается ощущению свободы, протяжно и размашисто двигает бедрами, пока его член исторгает бесконечно долгие, тягучие струйки спермы. Он кончает почти по женски - наркотик продлевает момент блаженства, и этого хватает ровно настолько, чтобы каждый дюйм его тела успел пропитаться влажным жаром, отдающимся в самых костях. Роман прижимается щекой к холодному зеркальному стеклу и закрывает глаза, переводя сбитое дыхание и ощущая себя безмерно опустошенным и одиноким.
Теперь, когда наслаждение отступило, он может яснее взглянуть на все, что его окружает; он по-прежнему наедине с кокаином и зеркалом, Питера здесь нет. Но что-то подсказывает Роману, что все только что пережитое им не осталось от Питера в тайне - если они делят на двоих сны, то кто знает, на что еще они способны..? Когда эта мысль ласкающе скользит по его воспаленному сознанию, успокаивающе и прохладно, Роман улыбается. Что бы Питер сейчас ни делал, где и с кем бы ни был, они все равно чувствуют друг друга на подсознательном уровне, их связь слишком сильна, чтобы подобный мощный всплеск прошел незамеченным.
Роман отступает назад, пятится от зеркала, скрывая самодовольную ухмылку, невольно коснувшуюся его перепачканных, выкрашенных кровью губ. Он возвращается в постель, чувствуя себя все еще слишком расслабленным, чтобы куда-либо ехать, и опускается лицом в подушку; его отяжелевшее тело купается в прохладной мягкости покрывала. Когда звонит телефон, Роман не смотрит на экран, потому что уже знает, кто хочет его слышать. Есть вещи, которые происходят потому, что не могут не произойти.
Он просто отвечает.
“Алло”.
Питер придет к нему даже через Зазеркалье, если на это будет его воля.
Достаточно просто загадать желание.
Автор: Коммунальный Иерихон
Фандом: Hemlock Grove
Пейринг: Роман Годфри х Питер Руманчек
Рейтинг: NC-17
Жанр: пвп, hurt/comfort
Размер: мини (~1 500 слов)
Посвящение: Дакоте и Сорен, 'cause we all go down with this ship
Саммари: Трибьют кинковой сцены в S01 E06.
Роман is high because of cocaine и ласкает себя с мыслями о Питере.
Свет мой, зеркальце...
Mirror, mirror on the wall
Who’s the fairest of them all?
Роман ведет подушечками пальцев по холодной поверхности зеркала, оставляя на амальгаме дымчатые, быстро пропадающие следы. Смотрит на свое отражение, тяжело смаргивает - веки сводит краткая судорога удовольствия, когда он опускает ресницы. Из-под них картинка на бликующем стекле кажется смазанной, размытой, и ощущение нереальности происходящего дарит некую вседозволенность. Возможность делать все, что пожелаешь, не оглядываясь на опасность быть застигнутым.
Зеркало отражает его красивей, чем он есть, подобострастно ловит бледный румянец на его скулах, глянец его приоткрытых губ, сквозь которые дыхание проскальзывает медленными неровными толчками, подрагивающими, как свечное пламя. Роман проходится ладонью по своим волосам, приглаживая их, с жадностью вглядываясь в собственные глаза, пока картинка не начинает плыть, и чувствуя, как постепенно кокаин овладевает его телом, насыщает мозг удивительно ослепительно живыми образами, заставляет сердце броситься вскачь, и от яркости прихода приходится впиться в край раковины, чтобы удержаться на ослабевших ногах.
Злость на Питера отпускает его, сменяясь на что-то иное, еще более сильное, вызывающее жар и головокружение; наркотический эффект переключает его эмоции одним щелчком, как это бывает всегда. “Стальной Годфри”. Слова отдаются гулким эхом, прокатываются по ванной, и звук этот осязаем, физически ощутим в воздухе, его можно потрогать руками - этот чужой голос, сорвавшийся с его собственных губ, как переспелый плод. Дрожа от поднявшегося внутри возбуждения, распаленный, Роман дышит чаще, поджимая губы, салютует самому себе стаканом джина, делает глоток. Неприятно жгучая жидкость опаляет верхнее небо, щиплет десны, стылая, как ключевая вода, и от ее внешнего холода и внутреннего жара его передергивает.
Роман двигается медленно, очень медленно, его тело кажется непослушным, ватным, хотя разум работает отлаженно и быстро, как компьютер. Он поворачивает голову, внимательно смотрит на дорожки, насыпанные вдоль украшенного виньетками зеркальца в пошлой рамке, отмечает отстраненно, но очень четко каждую деталь: от мельчайших слипшихся частичек небрежно раскрошенного белого порошка до матовых изгибов на поверхности стекла, и новый, особенный взгляд, подаренный кокаином, делает его божественно зорким.
Роман берет пальцами бритву - холодная тонкая пластинка невесома в пальцах, он пробует ее острую кромку, растягивает мгновение на несколько оглушительных тактов сердца, пробуя собственное желание на прочность. В собственных глазах читает ответ: да, сделай это, сделай не ради себя, а назло ему, оставь этот след, чтобы он ощутил себя виноватым. Дикая и сладкая месть соблазняет Романа, его собственное отражение шепчет ему дьявольски тихие слова, от которых волоски на его руках встают дыбом, а по голым плечам проходятся мурашки. Вожделение бьется в теле, настойчиво горячее, сжимает пах, сдавливает соски, отчего они набухают, твердые, ноющие, похабно проступают под майкой. Бритва блестит осколком лунного света, белее, чем его кокаиновое отчаяние, и Роман не позволяет себе сомневаться дальше. То, что должно быть сделано, не терпит отлагательств.
Лезвие входит в кожу нежно и плавно, и Роман, склонив голову, на мгновение теряет связь с отражением - его глаза закатываются сами собой от невыносимого, слишком сильного прилива возбуждения, ресницы подрагивают часто-часто, как крылья мотылька, корчащегося в ярком пламени. Первые капли крови набухают под виском, тяжелые, наливаются, прежде чем сорваться вниз, прокладывая алую дорожку по щеке, неестественно стеклянную на бледном воске кожи. Роман вжимает бритву глубже, так, что почти прорезает кончики собственных пальцев, и борется с желанием поднять руку так, чтобы кромка вспорола голубоватую пульсирующую жилку на виске - тогда сияющего красного цвета было бы во много раз больше, и он смог бы покрыть себя им, очистить себя, иссушить изнутри до первородной белизны.
Он приоткрывает губы, переводя дыхание - легкие конвульсивно сжимаются, поглощая разреженный воздух. Бритва, покрытая кровью, падает в раковину, не издавая звука; Роман снова подносит руку к лицу и собирает указательным пальцем кровь, тонкой дорожкой пролегшую вниз до подбородка. Одно это вызывает в нем такое чувственное наслаждение, что в паху становится тяжело, бархатистые яички поджимаются от возбуждение, и он, сам того не замечая, свободной ладонью медленно расстегивает брюки, кружит пальцами вдоль ствола члена, едва касаясь через белье, словно ласкает кого-то другого. Помутневший взгляд едва фокусируется на отражении в зеркале; Роман ведет пальцем вверх, смазывая алое в широкую линию, и, не задумавшись ни на мгновение, касается своих губ.
Темно-розовый цвет густеет, окрашивается в алый, когда он проводит от одного уголка рта к другому, с нажимом, сминая мягкую теплую плоть и изредка задевая кожу под контуром - сперва нижняя губа, затем верхняя... с эротичной, женской кропотливостью он втирает кровь в шероховатую, чуть потрескавшуюся пленочку тонкой кожицы, сперва очень аккуратно, затем, торопливо подхватив на палец следующие несколько капель, проходится еще раз, до свежего, блестящего и яркого цвета, уже увереннее, быстрее, словно боясь, что не успеет насытиться этим зрелищем. Его другая рука сжимает отвердевший, гладкий член, и влага пропитывает ткань спереди, мокрое пятнышко расползается по светлому белью.
Кокаин диктует ему, что делать, и Роман, ведомый своим подсознанием, в одно неторопливое движение опустившихся век видит уже что-то совсем иное - он видит их с Питером последний разговор, и знает, что должен сделать. О, теперь он действительно понимает все, он слышит в чужих словах верный подтекст и может предложить решение, которое устроит их обоих. Он улыбается Питеру той ангельской, восхитительной улыбкой, которая означает, что их проблема придумана, что он разгадал эту тайну, он приоткрывает губы, согретые алой кровью, такие живые, такие жаждущие, и произносит, глядя Питеру в глаза:
- Заткнись и поцелуй меня.
Складывает губы, целуя воздух, склоняется вперед, и влажный мягкий язык очерчивает изгибы рта, пока он прикусывает, жадно вылизывает нижнюю губу, настроенный на присутствие Питера и перевозбужденный им до дрожи в коленях. Его пальцы, умные, чуткие, пробираются под белье, порхают по шелковистому твердому стволу, обегают переплетение проступивших под кожей венок. Роман гладит себя, размеренно, будто напоказ, наблюдая за тем, как его лицо в отражении искажается от удовольствия, но видя нечто иное - то, как Питер смотрит на него, завороженный, околдованный, немой. Как подчиняется его воле, поддается собственному желанию, переступает через все доводы разума и в один долгий вдох шагает в бездну, в которой Роман подхватит его и утянет на самое дно. Алое, жаркое течет вниз по щеке, губы пылают, пока Роман сильными, медленными нажатиями поглаживает их, сначала одним, затем и двумя пальцами проходясь по ним, прежде чем толкнуться внутрь, ощутить изнанку рта, гладкую, как мокрый бархат. “Будь со мной, владей мной, забери мое тело, чтобы у меня не осталось иных мыслей, кроме как о тебе...”
Он извлекает из своей груди протяжные, призывные стоны, пока смыкает пальцы на собственном члене, мерно толкается бедрами в руку, придерживаясь второй ладонью за край раковины. Кокаиновая эйфория разгорается в его мозгу, вызывая восхитительную легкость, и, пока он неспешно трахает себя пальцами в рот, смыкает на фалангах полные губы, солоноватые от крови, мир мерцает перед его взглядом, такой зыбкий, такой прекрасный, что вся его земная боль уходит, оставляя только небесную, чистую радость. Ему не нужно много: возбуждение и так вздымается до самого горла, прошивает тело вдоль хребта, заставляя прогибаться, льнуть к широкому зеркалу грудью, неудобно упираясь рукой в раковину, но испытывая лишь еще большее желание выгнуться, подставиться под Питера, предложить ему то, что удержит его. То, от чего он не сумеет отказаться. Это магия, скрытая в его теле, опасное кровавое колдовство, и Роман знает, что ему не понадобится заставлять - нет, достаточно будет просто молча отдаться, пробудив в Питере дремлющую, опасную жажду.
Когда оргазм пронизывает его, поднимаясь с самого низа, от поджавшихся пальцев ног к бедрам, мучительно горячо окатывая пах, расцветая в подреберье, выбивая из него дыхание и доходя до самого горла, так, что Роман не может даже застонать в голос от того, как конвульсивно сжимается его горло, он отдается ощущению свободы, протяжно и размашисто двигает бедрами, пока его член исторгает бесконечно долгие, тягучие струйки спермы. Он кончает почти по женски - наркотик продлевает момент блаженства, и этого хватает ровно настолько, чтобы каждый дюйм его тела успел пропитаться влажным жаром, отдающимся в самых костях. Роман прижимается щекой к холодному зеркальному стеклу и закрывает глаза, переводя сбитое дыхание и ощущая себя безмерно опустошенным и одиноким.
Теперь, когда наслаждение отступило, он может яснее взглянуть на все, что его окружает; он по-прежнему наедине с кокаином и зеркалом, Питера здесь нет. Но что-то подсказывает Роману, что все только что пережитое им не осталось от Питера в тайне - если они делят на двоих сны, то кто знает, на что еще они способны..? Когда эта мысль ласкающе скользит по его воспаленному сознанию, успокаивающе и прохладно, Роман улыбается. Что бы Питер сейчас ни делал, где и с кем бы ни был, они все равно чувствуют друг друга на подсознательном уровне, их связь слишком сильна, чтобы подобный мощный всплеск прошел незамеченным.
Роман отступает назад, пятится от зеркала, скрывая самодовольную ухмылку, невольно коснувшуюся его перепачканных, выкрашенных кровью губ. Он возвращается в постель, чувствуя себя все еще слишком расслабленным, чтобы куда-либо ехать, и опускается лицом в подушку; его отяжелевшее тело купается в прохладной мягкости покрывала. Когда звонит телефон, Роман не смотрит на экран, потому что уже знает, кто хочет его слышать. Есть вещи, которые происходят потому, что не могут не произойти.
Он просто отвечает.
“Алло”.
Питер придет к нему даже через Зазеркалье, если на это будет его воля.
Достаточно просто загадать желание.
@темы: Bill Skarsgård/Roman Godfrey, Landon Liboiron/Peter Rumancek, NC-17, фанфикшн
-
-
05.05.2013 в 20:19-
-
05.05.2013 в 20:29-
-
05.05.2013 в 22:11Я даже не знаю как описать свои эмоции. Эта сцена с губами для меня одна из любимых в сериале. И вот так точно узнать что я хотела прочитать и написать это? Как вы узнали? )
получилось так в характере, так офигенно горячо.
Роман вжимает бритву глубже, так, что почти прорезает кончики собственных пальцев, и борется с желанием поднять руку так, чтобы кромка вспорола голубоватую пульсирующую жилку на виске - тогда сияющего красного цвета было бы во много раз больше, и он смог бы покрыть себя им, очистить себя, иссушить изнутри до первородной белизны.
стиль написания очень хороший. Я не заметила ни одной лишней фразы или невтемного сравнения что-ли. Все цепляет на уровне ощущений и эмоций.
теперь я люблю вас официально)
-
-
05.05.2013 в 22:16Благодарствую за лестные слова, мне очень-очень приятно и радостно знать, что Вам понравилось! Сцена эта искренне любима и Вами, и мной, и многими другими, и желание написать ее возникло уже в момент просмотра, но вот добрался я только сейчас. Видимо, хорошо, что добрался. Спасибо еще раз!
Мне начинает казаться, что все почти шесть лет фикрайтерства просто обязаны меня были привести именно к этому фандому и оставить в нем навсегда.
-
-
05.05.2013 в 22:28-
-
05.05.2013 в 22:43Ну, что я могу сказать, мы нашли друг друга!